В детстве особо развито чувство обоняния. Запахи кажутся неповторимыми, как и цвета, трава зеленее, цветы краше, ароматнее. Помню, что в детстве я даже друзей родителей ассоциировал с теми или иными запахами.
Как-то по-особому вкусно, сдобно и тепло пах дом моего детства в Нахичевани. Это был запах пирогов, вишневого, розового или абрикосового варенья, неповторимый аромат домашнего вина. И какое-то особое предвкушение семейного застолья, на котором будет много гостей, родственников. На этих застольях всегда шумно, весело, хлебосольно.
Недавно, читая повесть Мариэтты Сергеевны Шагинян «Перемена», я понял, что и она так ощущала Нахичевань, всегда ассоциировала ее с семейными посиделками и неповторимой едой. Это был город, в котором, я бы сказал, царил культ еды. Шагинян, в частности, писала:
«Екатерина особой грамотой выписала когда-то независимых крымских армян на донскую землю под Ростовом. Им обещаны были всякие льготы. И богатые армяне двинулись со своим скотом и скарбом в донские степи. Они осели в них, образовали большие села, а под Ростовом вырос уютный городок, Нахичевань, своего рода Шарлоттенбург под Берлином. Из шумного Ростова попадаешь в чинный, чопорный городок с приглушенным шумом шагов на тротуарах, в два ряда усаженных белыми акациями, с припущенными веками-ставнями изящных особнячков александровской эпохи, с лепными украшениями и подъездами. Здесь уже вовсе глухая, но зато крепко оседлая провинция с пересудами, родственниками от Адама, чаепитиями, рецептом домашних печений и черноглазыми арменятами на руках у важных толстых русских нянь, раздобревших на сдобном».
Действительно, в Нахичевани любили устраивать семейные чаепития, на которые приходили многочисленные родственники и друзья. На этих чаепитиях было всегда много сладостей, пирогов. И помню, что у этих столов был какой-то особый, неповторимый аромат. Какая-то, как говорят, добрая аура царила в доме во время подобного чаепития.
Шагинян называет Нахичевань уникальным предместьем Ростова:
«Из года в год в одноэтажных особнячках предместья Ростова, с лепными карнизами и приспущенными жалюзи на зеркальных окнах, жизнь текла привычным порядком. По вечерам, за полночь, сидели гости и играли в карты. Прислуга на кухне сквозь сон готовила, смотря по сезону, все тот же одинаковый ужин: осенью резались на закуску помидоры и огурцы, делалась «икра» из вареных баклажан, вынимался из банок плачущий, белый, пахнущий остро сыр брынза, вспарывалось текущее жиром бронзовое брюхо шамайки; травки всех наименований и запахов, от укропа до белого испанского лука, клались отдельно, опрыснутые водой, на тарелку; и на печи, засыпанной крупным углем, подогревался бараний соус с бобами, – а босые ноги шелестели уже по красному деревянному полу на террасу, где накрывался стол, ставились свечи в стеклянных колпачках от ветра и падали, ушибаясь о них, крупные пахучие жужелицы. Зимой и весною граненое стекло поблескивало в старинном трюмо, и чинный столовый стол заставлялся холодной закуской, а из темных буфетных комнат, где пахло мускатным орехом, гвоздикой, ванилью и пробками, выносились цветные графинчики».
Эти строки Шагинян всколыхнули мои детские воспоминания. И вдруг я себя поймал на мысли, что уже не чувствую тех запахов, не ощущаю того аромата нахичеванских вечеров.
Потом подумал, наверное, это закономерно. Как говорится, все течет, все изменяется. И изменяется порой до неузнаваемости. Помню, когда был маленьким, в наш дом часто приходил дядя Тигран Ягубянц. Он любил целовать меня и говорить:
– Какой неповторимый детский аромат.
Но как-то, поцеловав меня, дядя Тигран произнес:
– Детский аромат исчез. Все! Становится мужчиной, не поцелуешь. Уже другой человек.
Моя Нахичевань тоже стала другой. Нет того неповторимого аромата, исчез патриархальный уклад, канули в лету семейные чаепития. Но даже и эту, совершенно иную, Нахичевань я люблю. Потому что невозможно объяснить любовь словами. Это чувство живет в сердце.
Георгий БАГДЫКОВ
