Есть в мире люди, на которых возложена миссия сохранять тонкие связи между эпохами. Это историки и люди искусства. Потому что искусство касается тех же струн глубоко внутри нас, что и 200, и 500 лет назад.
Наш собеседник Андроник Арамович Ягубьянц — именно такой человек. И о струнах он знает все, поскольку занят по жизни уникальным делом: он скрипичный мастер. Скрипки реставрирует и создает сам.
Андроник Ягубьянц — ростовчанин. Профессиональный музыкант и педагог: за его плечами музыкальная школа им. П.И. Чайковского, Ростовское училище искусств и Ростовский государственный педагогический институт. Более 30 лет занимается изготовлением и реставрацией струнных музыкальных инструментов и смычков. Посвятил долгие годы изучению методики старинных мастеров, создал собственную концепцию работы с инструментами, чтобы добиться качества звука, сходного с тем, что был свойственен европейским классическим мастерам.
НАХИЧЕВАНЬ ДЕТСТВА
— Традиционный первый вопрос: как вы пришли в музыку вообще и к нынешней деятельности, такой в наше время редкой?
— В музыку — очень просто, как и большинство: папа взял за руку и в музыкальную школу отвел, по классу скрипки, к Георгию Федоровичу Савченко, был такой преподаватель. Хотя не могу сказать, что меня заставляли играть. Я сам хотел.
А первую скрипку я испортил еще лет в 12. У нас была дома очень красивая немецкая фабричная скрипка, но она плохо звучала. И я решил ее усовершенствовать. У меня почему-то в то время было четкое видение — как надо делать! Сейчас я понимаю, что принял тогда одно хорошее решение: самостоятельно сварить лак. Попросил маму привезти мне из отпуска в Подмосковье сосновую смолу. Мама привезла, и я сначала попытался сделать это в нашей кухне в квартире. Положил смолу в жестяную миску и поставил на огонь. Повалил такой дым, что через секунду не было видно, ни кухни, ни мамы! Она меня оттуда выгнала, конечно. Я поехал тогда к бабушке на 21-ю линию, у нее был большой двор, и там все-таки своего добился.
— Вы родились в Нахичевани?
— Нет, в Орджоникидзе (Владикавказе), туда мои дедушка с бабушкой убежали от Советской власти. Мама вышла замуж за нахичеванца, но рожать меня уехала к родителям. Детство я провел здесь, в Ростове, и в Нахичевани, в частности.
— Какие детские воспоминания о Нахичевани вы сохранили?
— Семья у нас была очень большая. Родители жили на Красноармейской, но почти каждые выходные мы ездили в Нахичевань к родным. Бабушка жила на Первой Майской, в доме, который когда-то принадлежал городскому голове. Он был весь покрыт плиткой цвета кофе с молоком. Сейчас всю эту красоту убрали уже… А дом был потрясающий. Там такие огромные венецианские окна, что на их мраморные подоконники мы с сестрой могли улечься поперек! От этого дома мы начинали ходить на 10-линию, на 14-ю, 27-ю, 21-ю – везде жили родственники. И видели весь быт Нахичевани.
На 27-й линии жила семья Тикиджи-Хамбурьян. Когда-то у них было два дома. Когда пришли красные, один дом они быстренько отдали, а второй сумели сохранить. И затаились в нем — другого слова не подберу. Внутреннее убранство сталось нетронутым. Стояли шкафы удивительные: по краю корпуса вырезаны виноградные лозы, и они были трехмерные, не просто резьба по поверхности… И люди другие вокруг были. Папин дядька, например, хорошо знал Мартироса Сарьяна, учился с ним вместе в гимназии. Я вырос среди людей XIX-го века. Они жили в XX-м, но родились-то в XIX-м.
ИДЕАЛЬНЫЙ СМЫЧОК
— Этот дух XIX-го века повлиял на выбор вами вашего нынешнего занятия?
— Не то чтобы напрямую повлиял… Просто раньше существовала традиция учить детей музыке. И вообще музыка была частью общей образованности. В семьях хранились инструменты, они переходили из поколения в поколение. Я изучал, рассматривал старинные скрипки, пианино, которому триста лет. Вот смотрите: мы для фестиваля «Голос русской скрипки» переиздавали каталог ростовского музыкального магазина «Адлер и сыновья». Этот магазин находился на углу Ворошиловского и
Б. Садовой. Адлер держал всего два магазина — в Ростове и в Лейпциге. Почему? Потому что в Ростове были потребители. Город имел глубинную музыкальную культуру. Жил у нас такой почтмейстер Розанов, казалось бы, он чиновник. В те времена почтмейстер — совсем не последнее звание. Так вот, этот Розанов был фанатичным меломаном. Играл сам, скупал хорошие инструменты, у него были скрипки, виолончели, гитары. Сюда постоянно приезжал Рахманинов. Моя бабушка рассказывала, как он выступал в Нахичеванском театре. В зале сидели люди с партитурами, они одновременно читали ноты и слушали. И это просто обычные люди, не музыканты. И она с сестрой тоже. После концерта они подошли к Рахманинову поздороваться, и сестра бабушки сказала, что в каком-то фрагменте заметила расхождение с партитурой. На что Рахманинов ответил ей: «Моя музыка, как хочу, так и играю». Это культура, которую нам отрезали исторически. Хотелось бы, чтобы она возрождалась.
— Насколько востребована сейчас деятельность по реставрации и изготовлению инструментов?
— В масштабе мира очень. В Ростове конкретно слабо, да и в целом по России тоже.
— Почему?
— В первую очередь, тоже утрачены традиции. Можно поехать в Германию, в Саксонию, прийти в семью мастеров, и хозяин дома покажет вам работы своего прадеда. У нас история другая. Очень многое было уничтожено, разорваны связи. Профессор Преображенский у Булгакова ехал в оперу на второй акт. Современные профессора университетов так делают? Основная масса нет. В Европе не случилось уничтожения элит, поэтому традиции там непрерывны.
— Вы действительно возродили старинный способ изготовления скрипок? Если да, то как? Сидели в архивах?
— Нет, архивов не сохранилось. Я экспериментировал. Начал с французских смычков, они лучшие в мире. У меня был такой смычок, и он показал мне, как должно быть. Эти смычки создаются из бразильского красного дерева, фернамбука, которое особым образом обрабатывается. Дерево ввел в сферу музыкальных инструментов выдающийся мастер XVIII века Франсуа Турт. Французский классический смычок не добавляет «шума» в звучание, он работает как звукосниматель. Тот первый мой испортил горе-мастер. И мне очень хотелось создать смычок, который давал бы такой же звук.
— То есть вы сделали идеальный смычок для себя?
— Я все делаю для себя. Если мне не нравится сделанное, его не существует. Ничего путевого конвейерным методом не получается.
— Кто из известных музыкантов играет на ваших инструментах?
— Из известных широкой аудитории – Юрий Башмет, у него был мой смычок. На самом деле я не предлагаю свои инструменты как товар. Они расходятся как-то камерно. Есть очень высокого уровня музыканты в Москве, кто играет на моих скрипках, несколько за рубежом. Но это не те имена, которые знает массовая публика. Иногда на инструментах играют, но в пользование я их не продаю. У меня вообще нет цели целенаправленно, так сказать, торговать.
— А вообще сейчас в мире и в России много скрипичных мастеров?
— Хороших — мало. Существует много новых мастеров, стоимость инструментов которых доходит до десятков тысяч евро, но эти инструменты не уникальны. Они даже неплохо звучат, но это ремесленное изготовление. Инструменты унифицируются, таков тренд. Старинные образцы стоит взять в руки — и ты уже знаешь, кто создатель. Сейчас такого почти нет. Зато есть маркетинг, а через интернет можно купить фурнитуру, лаки.
— А ваши инструменты узнаваемы?
— Да. Что-то я покупаю, конечно, но, например, лаки варю по-прежнему сам. И я сижу над каждым инструментом как над отдельным проектом. Меня как раз не интересует маркетинг, я не делаю на продажу изначально. Плохо, что многие занимаются работой с инструментами после того, как не состоялись как музыканты. Они просто клеят скрипки, причем за солидные деньги.
Сейчас Российская ассоциация скрипичных мастеров проводит ряд фестивалей — прошлой зимой был фестиваль имени Евгения Витачека, следующий мы хотим посвятить Тимофею Подгорному. Такие мероприятия во многом делаются, чтобы дать понять, что в стране есть хорошие мастера, и отсечь вот таких «поклейщиков».
МУЗЫКА И ТИШИНА
— Есть мнение, что классическая музыка потихоньку вымирает.
— Ни в коем случае. Она видоизменяется, популяризируется, в том числе при помощи стадионных выступлений.
— А как вы относитесь к сращению рок-музыки и классики?
— Отрицательно. Изначально музыка была вещью эзотерической. И не публичной. Наши предки понимали, что музыка, звук – это то, что действует напрямую на подсознание, даже вне желания самого человека, хотя этого слова не знали. То, что существовало до классической музыки, например, в Египте, в Сирии, в Индии, было сакральным. И настоящая классическая музыка тоже несет в себе этот заряд. Его нельзя ни с чем смешивать.
— Но погодите… Дэвид Гаррет, Ванесса Мэй — они же популяризируют скрипку.
— А ее не надо вот так популяризировать. У людей в современности восприятие звука в принципе другое. У нас много шума вокруг, уши, слух — огрубели. Это физиологический факт. Музыка прошлого тихая. А сейчас тяга к громкости, визгливости характерна и для нынешних скрипок, и для массовой музыки. С моей точки зрения, это не искусство.
— А что есть искусство в вашей формулировке?
— Это то, что находится ЗА. После всех умений. Но для этого необходимо духовное наполнение.
— Есть ли момент в работе с инструментом, когда вы ощущаете, что он «ожил», начал самостоятельное существование?
— В тот момент, когда инструмент выходит в так называемый акустический фокус. Мне сейчас, например,
принесли скрипку на восстановление, Саксония, XVIII век. Ее неоднократно били, роняли, разбивали. Теперь нужно собирать, додумывать, понять… Потом начать процесс выведения инструмента на тот максимум, на который он способен. Это и есть фокус, и тогда начинается жизнь скрипки.
— Инструменты обладают индивидуальностью?
— Еще какой! Даосы недаром считают, что любую вещь можно одушевить. Выдающийся пианист Владимир Горовиц возил на гастроли собственный рояль за огромные деньги. Не потому что в тех местах, где он выступал, не было хороших инструментов — а потому что это был ЕГО рояль, единственный в мире.
А скрипка еще тоньше. Сразу можно ощутить, что в нее вложено. Недаром знаменитые инструменты имеют имена.
— И финальный вопрос. Что бы вы хотели сказать читателям газеты?
— Наверное, я бы хотел вернуться к Нахичевани. Нахичевань-на-Дону это был особый мир, он не похож ни на что. Я бывал во многих местах, но ничего подобного не видел. Мне представляется, что если взять как ориентиры купеческие республики Европы — Флорентийскую, Венецианскую — Нахичевань с ними сравнима. Люди на пустом месте создали город. Потрясающей красоты город, который строили архитекторы из Европы. И вот этот город почти исчез с лица Земли. Мне очень тяжело это видеть, и я хотел бы спросить у своих соотечественников, донских армян: может быть, мы можем еще что-то успеть сделать, чтобы процесс уничтожения остатков нашего наследия хотя бы остановить?..
Беседовала Янина ЧЕВЕЛЯ,
фото предоставлены А. Агубьянцем