Гостиница, в которой остановились Григорий Рубенович Левин и его внук Михаил, располагалась на Большой Садовой, недалеко от Театральной площади.
Позавтракав, они вышли на улицу. Небо над головой было голубым, без единого облачка. Солнышко уже с утра начало припекать. Повсюду стоял пьянящий запах сирени, на клумбах цвели тюльпаны, щебетали птички, радующиеся солнышку. По улице медленно ползли машины.
– Дед! Куда мы направляемся? – спросил Михаил, щурясь от солнца.
– Поймаем такси и поедем в Змиевскую балку. Хочу положить цветы на место гибели моей мамы… Я ее почти не помню, но мне рассказывали бабушки, что она была очень красивой… Работала врачом…
– А потом?
– А потом поедем к дому, в котором я родился и жил до армии. Нам еще нужно будет на кладбище пойти, отыскать могилы родных…
– За день не успеем, – протянул Михаил.
– Должны успеть! Для того и приехали. Хочу отыскать могилку Варсеник. Я даже не знаю, где она похоронена.
– Но в администрации кладбища ведут какие-то книги! А где похоронены твои деды по материнской линии?
– Не знаю… Расстреляли в двадцать пятом, а где похоронены – не знаю.
Григорий глубоко вдохнул свежий утренний воздух и произнес:
– Хватит рассуждать. А вот и такси!
К гостинице подъехала машина, из которой вышли люди, достали из багажника чемоданы и направились по ступенькам к входу.
– Свободны? – спросил Григорий Рубенович.
– Вам куда? – вопросом на вопрос ответил водитель.
– В Змиевскую балку.
– Садитесь, – кивнул водитель, искоса поглядывая на пассажиров.
Они сели и поехали. На улицах было столько транспорта, что их машина медленно, словно крадучись, продвигалась вперед.
Когда наконец подъехали к мемориальному комплексу и расплатились с водителем, солнце уже было высоко над головой. Людей почти не было. Видно было, что недавно здесь проводились ремонтные работы, но, несмотря на это, все здесь выглядело запущенным и убогим.
Григорий Рубенович и Михаил возложили цветы, купленные ими по дороге, и молча стояли у памятной доски, на которой значилось: «11–12 августа 1942 года здесь было уничтожено нацистами более 27 тысяч мирных граждан Ростова-на-Дону и советских военнопленных».
– Я читал, – тихо проговорил Григорий Рубенович, – что сюда пригоняли людей колоннами, привозили на автобусах. Взрослых расстреливали, а детей убивали, смазывая губы сильнодействующим ядом.
Михаил молчал. Он с ужасом смотрел на застывшие в камне фигуры. Сердце его колотилось так, что он не мог понять: бьется ли оно или это он слышит автоматные очереди, последние крики несчастных… В нем возник дикий, незнакомый ему до сих пор страх. Взглянул на деда. Тот молча стоял у обелиска и о чем-то думал.
Потом они спустились со склона горы в балку, и с каждым шагом вниз им казалось, что все громче слышатся стоны и крики убиенных. Это была братская могила, в которой покоилось двадцать семь тысяч евреев, людей других национальностей…
Но при этом Михаилу казалось, что вместе с ужасом, наполняющим его душу, в него вливаются новые силы. Ему хотелось жить, чтобы доказать: жизнь сильнее смерти!
Возложив цветы и закончив осмотр мемориала, они молча вышли на дорогу, поймали попутную машину и поехали в Нахичевань, на Девятнадцатую линию. Сейчас все здесь изменилось. То тут, то там поднялись к небу высокие многоэтажные дома, но это почему-то не радовало Григория Рубеновича. Он с ностальгией вспоминал городок своего детства. А вот и Девятнадцатая! Повернув к Дону, он издалека увидел свой дом. Но и тот сильно изменился. Потемневшие от времени кирпичи, шиферная крыша, металлопластиковые окна… Нет, он мало напоминал дом, в котором прошло его детство!
Потоптавшись, несмело нажал на электрический звонок. Дверь открыла незнакомая старушка.
– Добрый день, – поздоровался Григорий Рубенович. – Вы извините… Кто сейчас живет в этом доме?
– А зачем тебе? Кто ты? Почему интересуешься, кто здесь живет?
– Вы не волнуйтесь, я все объясню: когда-то в этом доме я родился и жил. Правда, это было давно.
Женщина недоверчиво посмотрела на Григория Рубеновича, потом перевела взгляд на Михаила, что-то пробормотала себе под нос и громко, повернувшись к открытой двери, позвала:
– Сирануш, ари, ари! Иди сюда! Может, ты помнишь? Этот мужчина говорит, что он здесь жил! Как тебе нравится?!
К ним вышла полная женщина лет пятидесяти с полотенцем в руках. Она вытерла им вспотевшее лицо и с удивлением взглянула на пришедших мужчин.
– Вы кто такие? Когда здесь жили? Мы уже здесь больше пятидесяти лет живем!
– Слушай, Сирануш, – вдруг вспомнила старуха. – Может, это кто-то из прежних хозяев? Не помню точно, но твой отец купил этот дом у Чалхушьянов. В нем никто тогда не жил, и его купили у детей, которым этот старый дом и не нужен был… Вы – Чалхушьян?
– Почти, – неохотно откликнулся Григорий Рубенович. – Извините… Просто хотелось взглянуть на дом, в котором провел свое детство.
– Так вы заходите, заходите… Посмотрите… Мы здесь почти ничего не изменили…
– Как же не изменили?! – воскликнула Сирануш. – Газ провели, отопление сделали! Вместо сарая – гараж построили… Правда, это было очень давно! Вы заходите, посмотрите!
– Да нет, спасибо! – грустно сказал Григорий Рубенович. – Посмотрели – и ладно. Нам нужно еще и на кладбище успеть…
– Слушай, дорогой! – сказала старуха, с уважением глядя на Григория Рубеновича. – На кладбище опоздать нельзя! Не торопись туда! Посмотри, посмотри… Здесь и в соседних домах давно живут новые люди. Свою Нахичевань ты не узнаешь!
– Вы правы… Извините за беспокойство…
Григорий Рубенович повернулся и тяжело пошел наверх по направлению к улице Сарьяна.
– Теперь куда, дед? – спросил Михаил.
– Зайдем куда-нибудь, пообедаем – и на кладбище!
– Тебе же та бабка сказала, что туда торопиться не нужно! – пытался пошутить Михаил, – Может, завтра?..
– Нет, Миша! Не хочу здесь долго задерживаться. Тяжело на душе. Положим цветы на могилы…
– Если мы их еще разыщем…
– Разыщем… Потом еще нужно будет поискать родственников. Хотя я на это мало надеюсь… И больше нас здесь ничто не держит!
– Но это уже завтра! – с надеждой сказал Михаил.
– Завтра! – кивнул Григорий Рубенович.
Пообедали они в небольшом кафе недалеко от площади Карла Маркса. Потом остановили проходящее такси и поехали на армянское кладбище.
– Здесь можно было и пешком пройтись, – ворчал таксист.
– Стар я уже, – ответил Григорий Рубенович. – Находились сегодня… Ноги болят… Вы только нас подвезите к армянской церкви, что стоит на кладбище!
– Понял… Значит нужно будет заехать к южным воротам…
Прямо перед входом на кладбище возникло здание церкви, как потом они узнали, посвященной Святому Иоанну Крестителю. Церковь эту местные жители так и называли: армянская апостольская церковь Сурб Карапет.
И хотя планировка кладбища была простой и ясной – в виде сетки, Григорий Рубенович решил для начала обратиться к кому-нибудь из служащих здесь священников. Ведь, как ему рассказывали, дед его когда-то был известной фигурой в Нахичевани.
Из церкви вышел священник, одетый во все черное. Увидев незнакомых людей, поздоровался и поинтересовался:
– Могу ли чем-то помочь? Вижу, вы в наших краях новенькие…
Узнав, что Григорий Рубенович – внук Григория Христофоровича Чалхушьяна, засуетился. Сказал, что попробует пригласить известного краеведа Минаса Григорьевича Багдыкова, который сможет помочь в их поисках.
Он достал из кармана мобильный телефон, набрал номер, и сказал:
– Барев, дорогой Минас Григорьевич! Я знаю, что вы интересовались историей Чалхушьяна! К нам пришел внук его… Да-да, настоящий живой внук!
Потом некоторое время слушал, что говорит Минас Григорьевич, и ответил:
– Приходите! Вы сами сможете у него это узнать…
Положив трубку в карман, сообщил:
– Обещал сейчас прийти. Живет недалеко, минут через пятнадцать будет. А пока пойдемте, я вам покажу могилу Григория Христофоровича. Она здесь рядом. Недавно община восстановила памятник. Ваш дедушка был очень уважаемым человеком в Нахичевани. Много сделал для нашего города, был настоящим нахичеванцем!
Они прошли к памятнику.
На гранитном камне было выбито: «Григорий Христофорович Чалхушьян. 1.07.1861 – 1.03.1939».
Рядом – могилка Софьи Андреевны с табличкой, на которой с трудом можно было разобрать: «Софья Андреевна Чалхушьян. 18.11.1864 – 28.04.1947».
– Я бы хотел оставить деньги, чтобы поправили могилки моих близких.
Священник в нерешительности взглянул на гостя, потом сказал:
– Вот придет Минас Григорьевич, попросите его. Он наймет людей… Я не могу брать деньги…
Вскоре к ним подошел среднего роста мужчина с копной седых волос и заинтересованным добрым лицом.
Познакомились. Это и был Минас Григорьевич Багдыков, врач, ученый-краевед, автор статей и книг о Нахичевани.
Он много рассказал о Григории Христофоровиче, заметив, что урну с прахом его дочери Сусанны, известной поэтессы и переводчика, в 1965 году привезли из Москвы и подзахоронили в могилу матери.
Он согласился взять на себя хлопоты по приведению в порядок могил Софьи Андреевны и Варсеник. Григорий Рубенович передал ему деньги и долго благодарил Минаса Григорьевича.
– Я буду вам очень благодарен за хлопоты. К сожалению, живу далеко и не могу сделать этого сам.
Они еще долго стояли у памятника, молча размышляя, каждый о своем. Потом неожиданно Минас Григорьевич сказал:
– Вы – потомок славного нахичеванца! Помните, как у Геворга Эмина?
…Мне каждый новый век
страданья приносил.
Кто сыновей моих
по всей земле развеял?
Кто Арарат дождем кровавым
оросил,
Под корень подкосил ростки,
что явзлелеял?
И еще:
…Мне наносил любой поднявшийся
Аттила.
Я привыкал к резне, веками жил
в плену,
Я был, как сирота, в борьбе за жизнь
упорен.
На вспаханную новью целину
Упала горсть моих тысячелетних
зерен.
Благословен мой род, его величье
свято,
Изгнанником я был –
и Родину обрел.
Я – древний армянин, ровесник
Арарата,
Чьей седины крылом касается орел.
Григорий Рубенович слушал Минаса Григорьевича, и ему приятен был этот немолодой уже мужчина. От него исходила аура добра и человеколюбия.
– Вы знаете, уважаемый Минас Григорьевич, – грустно произнес Григорий Рубенович, – я чувствую себя сыном двух народов. Обоим довелось пройти много испытаний. Но выжить! И мне тоже вспомнились стихи Маргариты Алигер:
…Я не знаю, есть ли голос крови,
только знаю: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
сволочь, заклейменная в веках,
и людская кровь заговорила
в смертный час на многих языках…
Потом они с трудом отыскали могилу Варсеник Вартановны Манукян. Она была у самого края кладбища. Креста на могилке не было, но табличка сохранилась.
– Не знаю, могу ли я вас спросить, – замялся Григорий Рубенович, – но здесь на армянском кладбище, наверное, захоронены и мои дедушка и бабушка по линии матери. Фамилия их – Левины. Дедушка работал врачом… Они были евреями…
– Левины? – удивился Минас Григорьевич. – Известная в Нахичевани фамилия. Может, и они ваши родственники? Евреи, говорите. Тогда, скорее всего, они могут лежать на другой стороне кладбища.
Они долго бродили вдоль могил, но отыскать захоронения Левиных так и не удалось.
Вернулись к могиле Чалхушьяна. Григорий Рубенович незаметно для себя стал раскачиваться, точно от боли. Он стоял у могилы деда-армянина, но в нем проснулись и его иудейские корни. Он будто читал кадиш. Только слова шли не по писаному, а от изболевшейся, исстрадавшейся души. Багдыков ждал его чуть в отдалении. Потом, проходя мимо армянской церквушки, Григорий Рубенович, считавший себя до этих минут убежденным атеистом, сказал внуку.
– Зайдем-ка в церковь, – и, не оглядываясь, направился к ступеням храма.
Спросил у служителя, где нужно поставить свечку об упокоении.
К ним подошел священник, и Григорий Рубенович прошептал:
– Помолитесь за моих родных.
– Напишите на листке их имена, – попросил тер Татеос.
Михаил достал ручку и под диктовку деда на листке бумаги написал: «Григор, София, Лев, Евгения, Рубен, Ольга, Варсеник, Леон, Степан, Серафим, Хачатур, Сусанна, Искуги, Изабелла, Натан, Сара…» Дед вспоминал всех Чалхушьянов и Левиных, вспомнил женщину, заменившую ему мать, – Варсеник Манукян, вспомнил всех, с кем ему довелось «познакомиться», спустя много лет после того как эти две семьи сначала подружились, а потом и породнились. Всех, кто жил и любил, радовался, страдал в этом благословенном городе Нахичевани. В те минуты он ощутил себя истинным нахичеванцем.
Аркадий Мацанов