3. Зима в 1916 году была холодной и снежной. Дул сильный северный ветер, валил деревья, подметал улицы, собирая снег в сугробы. С раннего утра дворники лопатами очищали тротуары, посыпали дорожки золой, чтобы можно было ходить. Конки от угла Большой Садовой и Братского переулка до Ростово-Нахичеванской межи ездили с большими перерывами. Богатые люди, имеющие свои выезды, пересели на сани…
В доме Чалхушьянов поселилась тревога. Шла война. Леона призвали на Западный фронт. Никаких вестей от него не было. Дела там были неважными. Войска отступали, мерзли в окопах, голодали…
Еще два года назад усилиями Григория Христофоровича и других энтузиастов был создан Нахичевано-Ростовский-на-Дону армянский комитет, который развил бурную деятельность. Собирали для беженцев деньги, вещи и продукты, снаряжали отряды добровольцев. На Кавказский фронт записался и Рубен.
– Сынок, ты же ничего не умеешь, – говорил Григорий Христофорович, понимая, что если уж Рубен что-то решил, переубедить его будет непросто.
– Научусь… Не могу сидеть дома, когда такое творится. Мне уже двадцать семь. Стрелять умею. А что еще нужно на войне?!
Но прошло более года, а от сыновей не было никаких вестей.
Григорий Христофорович много работал. Летом в пятнадцатом году ездил в Тифлис, в Эчмиадзин. Бывал даже в зоне боевых действий. Надеялся встретить сына.
Как-то у небольшого села их остановили всадники.
– Ваше благородие, гости к нам, – доложил солдат молодому холеному поручику.
– Кто такие? – остановил коляску, запряженную двумя лошадьми, поручик. Потом, увидев солидного мужчину, продолжил другим тоном, стараясь быть строго официальным:
– Откуда и куда путь держите, сударь?
– Я приехал из Ростова. Проскочили, чтобы сократить путь, через Эчмиадзинский монастырь. Вот мои бумаги, – сказал Григорий Христофорович, протягивая поручику документы.
Тот прочитал удостоверение личности и бумагу, подтверждающую полномочия Чалхушьяна.
– Дорога по нынешним временам нелегкая. Здесь, между прочим, постреливают! Остерегайтесь курдов. Они режут всех кого ни по́падя и бумаг не спрашивают. Все равно читать не умеют. Мать их в гриву! – неожиданно ругнулся поручик. – Идет война! И вам бы, любезный, не угодить в эту молотилку!
К ним подъехала группа казаков. Есаул скакал на вороном жеребце и широко улыбался, радуясь встрече. У пояса его висела сабля в ножнах. Лихо помахивая нагайкой, он воскликнул:
– Барон?! Снова встретил вас! Везет же: второй раз за день! Пойдемте к столу, поручик. А с этим… – он небрежно показал на коляску, – пусть мой Афанасий разбирается! Впрочем, если он того стоит, и его пригласите с нами отобедать. Страшно жрать охота.
Лето было в том году жарким… Дождей не было. Солнце палило так, что иные солдаты падали в обморок. И, главное, спрятаться от него было негде. А в селе – надежда отдохнуть от знойного солнца и выпить холодной воды.
Поручик кивнул и, обращаясь к Чалхушьяну, весело произнес:
– И правда, сударь! Пошли отобедаем. Неизвестно, когда еще такой случай подвернется. Вон в тот крайний домишко и зайдем… Времени займет немного, надеюсь.
И он направил лошадь к домику, совершенно уверенный в том, что коляска едет за ним.
Они зашли в дом, по-хозяйски расположились за столом. Сел с ними и Григорий Христофорович, мысленно убеждая себя только наблюдать и не высказывать эмоций.
Дверь отворилась, и девушка с печальными глазами взглянула на непрошеных гостей. Но поняв, что это русские, улыбнулась и что-то залепетала по-армянски.
– Вы что-нибудь поняли, барон? – спросил есаул.
– Она сказала, – ответил Григорий Христофорович, – что рада гостям и сейчас принесет нам вино и еду. А хозяин, говорит, ушел с отступающими войсками, оставив ее сторожить дом.
– Во сволочь! Сам драпанул, а молодуху оставил на съедение волкам.
Есаул взглянул на Григория Христофоровича.
– Кто такой и откель по-ихнему кумекаешь?
– Он из нахичеванских армян, – пояснил поручик. – Приехал с доброй миссией с благословением князей церкви нашей. К тому же, как я понял, разыскивает сына. Здесь где-то служит.
– Земляк, значица. Это хорошо! Только где ж здесь можно кого сыскать?
– Сущая правда, – подал голос казак, стоящий у двери, но есаул на него так посмотрел, что тот сразу же замолк.
Вскоре девушка принесла кувшин с вином, другой с мацони, положила две лепешки и с десяток яиц.
– И это все? – воскликнул есаул, на что девушка виновато стала ему говорить, а Григорий Христофорович тут же переводил:
– У них больше нет ничего. Это все, что есть в доме.
Есаул, не стесняясь, грубо выругался. Потом, обращаясь к Чалхушьяну, спросил:
– Как же она здесь осталась. Почему ее не угнали турки?
Григорий Христофорович перевел вопрос есаула, а потом и ответ:
– Говорит, что в их деревне всех армян погнали к большому ущелью, дна которого не видно, и только слышен грохот текущей где-то внизу горной речки. Несчастных поставили у края обрыва и штыками всех туда сбросили. Тех, кто сам не прыгал в пропасть, настигал нож. Говорит, что так погибли все армяне их деревни. Их было человек тридцать вместе с женщинами и детьми. Ее спрятал сосед-турок. Пожалел… Раньше, до войны, в этой деревне армяне и турки мирно жили.
– А в долине Арарата, – сумрачно заметил поручик, – собираются курды в боевые таборы. Всех режут, сволочи, точно овец. Креста на них нет, басурманы проклятые, что тут скажешь!
То, что увидел в той поездке Григорий Христофорович, было ужасным, и он надолго потерял покой, вел записи с надеждой, что ему удастся рассказать миру о тех зверствах. Сотни тысяч расстрелянных, повешенных. Людей продавали и покупали по лире за душу. Одичалые, истощенные люди… тысячи изнасилованных, замученных, обращенных в ислам мужчин, томящихся в гаремах женщин… Оскверненные храмы, поруганные очаги…
Обо всем этом вспоминалось, когда Григорий Христофорович шел домой. Жена стала чувствовать себя плохо. После еды у нее возникала рвота, появились боли в животе. Пытались обратиться к знакомому доктору, но легче от его лечения не становилось. День ото дня было все хуже и хуже.
Когда он пришел со службы, Софья Андреевна не встретила его, как делала обычно.
– Софи-джан, ты где? – окликнул он жену, снимая пальто. – Что случилось?
Софья Андреевна лежала в кровати, повернувшись на правый бок лицом к стене, и тихо постанывала.
– Что случилось? – встревожено повторил Григорий Христофорович, присаживаясь на край постели.
– Сильные боли… За что мне такие мучения? Уж, лучше смерть!
Григорий Христофорович не знал, чем помочь жене. Куда бежать? Вечер на дворе. Зимой темнеет рано.
Потом вдруг, словно вспомнив что-то, надел пальто и вышел из дома. Неподалеку жил Лев Маркович Левин, с которым они в последние годы подружились. Он врач, он поможет.
Под ногами хрустел снег, он запыхался от быстрой ходьбы.
Через пятнадцать минут Лев Маркович уже осматривал больную. Он долго мял живот, что-то выстукивал, на что-то давил, наконец, окончив обследование, встал и прошел в другую комнату, где ждали его Григорий Христофорович и дети.
– К сожалению, ничем обрадовать не могу. Больная нуждается в срочной операции. Воспаление желчного пузыря. Могло быть хуже, но еще не поздно. Медлить нельзя.
Григорий Христофорович побледнел. Операция! Это серьезно. Льва Марковича он знал как опытного и авторитетного хирурга…
Дети притихли. Сусанна отставила в сторону книгу, которую читала, и внимательно посмотрела на Льва Марковича.
– Что же делать, доктор? – спросила она.
– Нужно срочно оперировать! – повторил он. – Нельзя ждать! Прямо сейчас…
– Ночь на дворе… Завтра…
– Никаких «завтра». Срочно! Оденьте Софью Андреевну – и в больницу. Я еду с больной!
– А мне можно? – робко спросил Григорий Христофорович.
– Можно… Только это дело небыстрое…
Григорий Христофорович приказал служащему запрячь лошадей в сани, на которые был постлан ковер. Вывели Софью Андреевну, уложили и накрыли тулупом.
– Гони! – приказал Григорий Христофорович. – Скорее!
В больнице Софью Андреевну переодели и на носилках отнесли в операционную.
Григорий Христофорович сидел у входа и с тревогой наблюдал, как бегал персонал, суетились медицинские сестры, готовя в палате место для «новенькой».
Дверь в операционную была чуть приоткрыта, оттуда разносился густой сладковатый запах хлороформа – новейшего средства для обезболивания при больших операциях. Несколько флаконов этой драгоценной жидкости недавно привез из Петербурга Лев Маркович.
Сколько времени прошло, Григорий Христофорович не знал. Он со страхом прислушивался к каждому шороху, звуку, раздающемуся из-за двери, но так и не мог представить себе, что там происходит.
Наконец дверь открылась, из операционной вышел хирург.
– Ну что, доктор? – с надеждой спросил Григорий Христофорович.
– Вовремя… Еще бы немножко… Теперь надежда только на Бога…
– Что же это было?
– Калькулезный холецистит… Вот эти камушки были в ее пузыре. Один закрыл выход. Желчь нагноилась. Еще немного – пузырь бы прорвался, и тогда…
– Мне можно с нею поговорить?
– Что вы! Она до утра теперь будет спать. Впрочем, уже почти утро. Приходите к вечеру.
– Может, принести что-нибудь?
– Пока ничего не нужно. Когда будет можно, я скажу. А теперь честь имею. Мне нужно еще взглянуть на больную… да и отдохнуть. Предстоит тяжелый день. Прошу простить. И вы отправляйтесь домой, поспите. Вечером приходите.
Через три недели Софью Андреевну привезли домой. Она похудела, ослабла, но была счастлива: ее не мучили боли, и она чувствовала, что поправляется.
А в воскресенье Григорий Христофорович пригласил Левиных к себе на обед.
Времена были трудными, но Григорий Христофорович сделал все, чтобы выказать доктору свою благодарность. Знал, что Лев Маркович не очень религиозный человек, но из уважения к его привычкам на столе не было свинины, сала и других продуктов, которые запрещает есть иудейская вера. Зато были шашлык из индюшатины, брынза, соленья, яйца… К чаю подали знаменитую нахичеванскую хурабью.
За столом возник разговор о последних событиях на фронтах.
– О мальчиках есть какие-нибудь известия?
– К сожалению, нет. Молимся, усердно молимся, чтобы пришли они домой целыми и невредимыми.
– На все воля Божья, – сказала Софья Андреевна.
– В мире такое творится, а мы в полном неведении, – ответил Григорий Христофорович. – На фронтах все очень непонятно.
– Да и здесь не спокойней, чем в окопах, – скептически заметил Лев Маркович. – Бурлит народ. В такие времена жди несчастий…
– В этом вы правы, уважаемый Лев Маркович. Потому-то я недавно и вступил в партию, чтобы не стоять в стороне.
– Это в какую же? Неужто в большевики подались? У нас поговаривают, купили их немцы, чтобы специально расшатать Россию изнутри.
– Не знаю, что кто говорит, но я вступил не в большевистскую партию. Не верю им! Призывают к радикальным переменам, а такие перемены не бывают без большой крови. Я вступил в партию конституционных демократов.
– Честно говоря, я очень далек от политики и стараюсь ее не касаться. Мне бы со своими больными разобраться…
Лев Маркович отстранил тарелку и откинулся на спинку стула. Григорий Христофорович снова наполнил бокалы вином.
– Вы не хотите касаться политики, – сказал он, даже не глядя на гостя, – так она вас коснется. Жить вне общества не удастся.
– Так какие задачи ставит ваша партия? – полюбопытствовал Лев Маркович.
– Мы делаем ставку на реформы и компромиссы, на замену неограниченного самодержавия конституционно-монархическим строем. Демократия, свобода совести, равенство всех перед законом, вне зависимости от социального положения, национальности или вероисповедания. Если придем к власти, поверьте, мы сможем построить самое справедливое и передовое общество в Европе!
– И настанет рай на Земле! – улыбнулся Лев Маркович.
– И наступит рай… – кивнул Григорий Христофорович, игнорируя иронию доктора.
– Блажен, кто верует, – грустно заметил Лев Маркович. – А вы, голубушка, – обратился он к Софье Андреевне, – как себя чувствуете?
– Слава Богу, выздоровела. Спасибо вам.
– Последнее время газет я не читаю, – обращаясь к Григорию Христофоровичу, сказал Лев Маркович. – Больных много. А третьего дня десять раненных к нам привезли. Если знаете, расскажите, что там, на фронтах, творится.
– Что рассказывать? Всем надоела война. А сколько совершенно невинных жертв?! Когда был в Турции, видел такое, что на всю жизнь хватит. Если Бог даст сил, опишу все, что там увидел…
– Вам хорошо бы документы собрать! Это очень важная и нужная будет книга! Чтобы знали… чтобы помнили… чтобы не повторилось никогда…
– Вы правы. Вот за это давайте, любезный Лев Маркович, и выпьем!
Григорий Христофорович снова наполнил бокалы.
– Недавно знакомый юрист прислал подборку немецких газет. Кружным путем, через Францию, морем, через знакомого старшего помощника капитана.
– И что в тех газетах?
– Третий год война. Поля сражения перепаханы взрывами и усеяны трупами.
– Так что в том нового?
– А рейхсканцлер распекал своего посла в Турции графа Вольфа Меттерниха, протестующего против массового убийства армян.
– Посол осмелился протестовать?!
– А что толку. Ему объяснили, что те зверства необходимы для того, чтобы связать как можно больше сил русских, чтобы на Западном фронте им было легче.
– Не очень понимаю, – удивился Лев Маркович, – при чем здесь армяне?!
– С военной точки зрения, это понятно. Война есть война!
– Так можно оправдать любое преступление. Чтобы отвлечь народ от революции, устраивают погром. Есть же какие-то законы! При чем здесь армяне, если им нужно сковать силы русской армии на Кавказском фронте?! Пусть себе там и ведут активные боевые действия!
Как оказалось, Лев Маркович не так уж плохо разбирался в политике.
– Как при чем? Они сочувствуют их врагам, русским! – воскликнул Григорий Христофорович. – Но уничтожают не конкретных людей, которые предпринимали какие-то действия против Османской империи, а всех подчистую: стариков, женщин, детей. В Константинополе всю армянскую интеллигенцию уничтожили. Обезглавили народ!
– У сильного всегда бессильный виноват!
– Вот именно, – грустно улыбнулся Чалхушьян. – Досуг им разбираться… Виноваты уж тем, что хочется им создать мусульманское государство, а тут христиане под ногами крутятся! Потому и задумал я книгу написать. Вы правы, это должна быть книга – свидетельство, книга – обвинитель! И основываться она должна на беспристрастных фактах и документах.
– И как же вы эту книгу назовете?
– Я долго думал над этим. Это будет «Красная книга»!
– «Красная»? – удивился Лев Маркович.
– Да! Именно «Красная книга»! Я видел красные от крови камни. Земля была красной от нее. Говорят, и вода в реках была красной от крови… Просто «Красная книга»!
– Точное название, – кивнул в раздумье Лев Маркович. – И вы правильно сказали: она должна быть свидетельством обвинения.
Григорий Христофорович взял бутылку вина.
– Мы с вами заговорились. Давайте лучше выпьем за то, чтобы не было на земле войн, обездоленных и униженных…
– Чтобы не было нигде никаких погромов… – эхом отозвался Лев Маркович, поднимая бокал.
После обеда все перешли в гостиную, где Софья Андреевна спросила у Евгении Наумовны:
– А как ваша Олечка? В следующем году она оканчивает гимназию.
– Будет пытаться поступить в Московский университет на медицинский факультет. Хочет, как отец, лечить людей.
– А чего же не в наш, ростовский?
– Не знаю…– ответила Евгения Наумовна. – Втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не вышибешь! Упрямая. Но учится хорошо, слава Богу! А Сусанна ваша как? Они же в одной гимназии.
– Не знаю, – смущенно ответила Софья Андреевна. – Ленивая. Ничего делать не хочет. Только книжки и читает…
Девушки сидели здесь же, слышали, что о них говорят их матери, но в разговор не вмешивались. Не принято было детям вступать в разговор взрослых.
Продолжение следует