Нахичеванец. Часть вторая.

(Начало в № 5 (188))

XIX век принято называть «серебряным», полагая, что он был благоприятен для развития искусства и литературы. Двадцатый же является «золотым» для биологии и медицины. В первый же год нового XX века венским бактериологом были открыты группы крови. Чуть позже появились работы Павлова об условных и безусловных рефлексах. Исследования Зигмунда Фрейда и Карла Юнга расширили наши представления о возможностях человека. Были изучены рентгеновские лучи, естественная и искусственная радиоактивность… Наконец, в двадцатом веке открыли антибиотики! Все это полностью изменило жизнь человечества. Раньше человек мог умереть от малейшей царапины или какой-то инфекции. Средняя продолжительность жизни с сорока лет увеличилась до семидесяти пяти! 

Но в 1905 году все только начиналось, а новейшие аппараты и методики еще робко применялись в крупнейших медицинских центрах России, тогда как в далеких губерниях о них только читали в медицинских журналах.
Огромные, можно сказать, революционные изменения в медицине понуждали врачей, жаждущих приносить пользу больным, ездить в крупные столичные клиники и изучать новые методы лечения, чтобы потом использовать их в своей практике.
Именно поэтому в сентябре 1905 года Лев Маркович Левин, хирург еврейской больницы в Ростове, предварительно списавшись с Николаем Александровичем Вельяминовым, выдающимся хирургом Императорской Военно-медицинской академии, и испросив его разрешения, выехал с женой в Петербург, чтобы познакомиться с новейшими методами хирургического лечения заболеваний брюшной полости. Его интересовали работы Николая Александровича о влиянии ультрафиолетовых лучей на бактерии. Он намеревался выяснить, возможно ли приобрести для больницы рентгеновский аппарат, необходимый для диагностики переломов костей. Свою пятилетнюю дочурку Олечку они оставили на попечение родителей Льва Марковича, живших в том же доме.
Марк Моисеевич, старик с пышной седой бородой, еще работал зубным врачом, а его жена, Мария Абрамовна, была слишком слаба, чтобы работать, и едва справлялась с внучкой. Девчушка была любознательной и веселой. Осень в том году была теплой, и они иногда гуляли в городском парке, благо жили совсем недалеко от него.

Но в октябре в Ростове стало твориться что-то непонятное. Толпы подвыпивших молодчиков громили магазины, небольшие мастерские, принадлежащие евреям, избивая стариков и женщин. Через некоторое время погромщики стали врываться и в квартиры, избивая всех, кто попадался им под руку.
Полиция безмолвствовала. Было понятно, что хулиганы действуют с ее молчаливого согласия.
Такая же волна погромов прокатилась по всей России.
Однажды, а это было в середине октября, к Левиным зашел Дмитрий Федорович Вдовин, старый фельдшер, живший с ними по соседству. Обеспокоенный тем, что творится в городе, он пришел предупредить коллегу.
– Уважаемый Марк Моисеевич, – обратился Дмитрий Федорович к соседу. – Настоятельно рекомендую вам с супругой и внучкой уехать куда-нибудь, пока все это не закончится. Как говорится: береженого Бог бережет. Или пойдемте ко мне. И на работу не выходите. И вы, сударыня, с внучкой не выходите гулять. В городе ужас что творится.
Марк Моисеевич был растроган таким участием коллеги. Пригласив в дом, усадил в кресло и только потом ответил, вытирая непрошеную слезу.
– Спасибо, дорогой Дмитрий Федорович! Очень тронут вашим участием… У нас нет большого богатства… Незачем нас грабить… А соседи к нам хорошо относятся, давно нас знают… Заступятся, если что… Страшное время, что говорить, но я все же не думаю, что к нам придут…

– Придут! Они по квартирам ходят. Не щадят ни стариков, ни женщин, ни детей. Позавчера доктора Фельдмана Абрама Яковлевича так измордовали. Не знаю, выживет ли. Дочь изнасиловали. Вам оставаться здесь нельзя! Хорошо, что Лев Маркович с супругой уехали. И вам уезжать нужно! – настаивал Дмитрий Федорович. – Эти… даже не знаю, как их назвать… они же нелюди…
– Да куда же я поеду. У меня больные на завтра назначены… Не могу я…
Все замолчали, словно устали друг друга уговаривать. Потом, видя, что Марка Моисеевича не переубедить, Дмитрий Федорович умоляюще проговорил:
– Хотя бы супругу с внучкой отпустите… Пусть уезжают… В Нахичевань. Там, говорят, спокойно. Этих безобразий нет…
– В какую Нахичевань?! У нас там и знакомых никого нет!
– Не беда. Есть у меня там знакомый. Юрист. Прекрасный человек. Поезжайте к нему! Он что-нибудь придумает. Вам необходимо переждать эту смуту.
– Хорошо, – наконец, согласился Марк Моисеевич. – Пусть едут, а я останусь. Стар уже от всякой сволочи бегать, да и неловко чужих людей обременять своей персоной…
– Так! Собирайтесь! – заторопил Марию Абрамовну Дмитрий Федорович. Он резко встал, всем своим видом показывая, что нельзя терять ни минуты. – Я сам их отвезу, познакомлю с Григорием Христофоровичем. Он – гласный городской Думы, уважаемый, порядочный человек.

Марк Моисеевич попрощался с женой, поцеловал на дорогу внучку. Провожать их не вышел – не было сил.
Дмитрий Федорович остановил проезжающий свободный фаэтон, помог сесть старушке и Олечке, сел на облучок к кучеру, и они направились в Нахичевань. Ехали быстро, словно за ними кто-то гнался. Остановились у дома Чалхушьяна, когда небо стало серым от низких облаков. Дул холодный ветер, и казалось, вот-вот хлынет дождь.
– Вы посидите, а я пойду переговорю с Григорием Христофоровичем.
Через несколько минут к фаэтону подошел Дмитрий Федорович в сопровождении невысокого круглолицего человека с большим лбом мыслителя, большими усами, скрывающими верхнюю губу, и бородкой клинышком.
– Добрый день, сударыни, – сказал незнакомец. – Милости прошу в мой дом. Здесь вы найдете приют, сможете переждать тревожное время. Я согласен с Дмитрием Федоровичем, и вашему супругу тоже следовало бы на время сюда приехать. Здесь вас никто не тронет…

Он помог выйти из фаэтона Марии Абрамовне, потом Олечке.
– Ты, голубчик, подожди, – сказал Дмитрий Федорович кучеру. – Мы сейчас поедем обратно.
Взял небольшой чемодан, и направился следом.
В доме Григория Христофоровича было шумно и весело. Разновозрастная детвора бегала по комнатам, во что-то играя и совершенно не обращая внимания на вошедших людей. Сюда часто приходили посторонние, и все привыкли к этому. И только жена Григория Христофоровича, Софья Андреевна, растерянно стояла у входа, с жалостью глядя на старушку и маленькую девочку. Потом наклонилась к Олечке и, взяв ее за руку, ласково спросила:
– Как звать тебя, красавица?
– Оля! Мне уже пять лет! – ответила девочка.
– О! Так ты у нас уже совсем большая! Пойдем, я тебя познакомлю с такой же девочкой. Ее Сусанной зовут. У нее есть куклы. Вы вместе будете играть!

И они пошли в комнату, откуда доносился веселый смех.
Григорий Христофорович позвал мальчика, лет семи и строго сказал:
– Леон, вы с Рубеном несколько дней будете спать в другой комнате. В вашей поживут наши гости. Забери свои и Рубена вещи. Где его только носит?!
Мальчик, ни слова ни говоря, собрал вещи и молча ушел. В этом доме не принято было обсуждать распоряжения отца.
Григорий Христофорович проводил Марию Абрамовну в комнату, говоря:
– Здесь есть все, что вам нужно. Сейчас вам перестелют постель. Располагайтесь. Через полчаса будем обедать…
Дмитрий Федорович попрощался с Марией Абрамовной и направился к ожидающему его фаэтону.
– Уважаемый Дмитрий Федорович, – попросила старушка, – вы уж там присмотрите за Марком Моисеевичем. Он, наверное, не очень понимает всей опасности. Пожалуйста, помогите ему чем сможете!
За большим обеденным столом собралась почти вся семья Григория Христофоровича. Рядом с хозяином с одной стороны сидела его жена, с другой посадили Марию Абрамовну. Дальше – дети. Леон, сидевший рядом с Олечкой, как мог ухаживал за нею. За столом было лишь одно свободное место. Оно предназначалось старшему сыну хозяев дома – Рубену. Но его все не было, что вызывало недовольство Григория Христофоровича.

Учитывая, что за столом сидели гости, не знающие армянского языка, все говорили только по-русски.

Софья Андреевна заботливо ухаживала за Марией Абрамовной, объясняя каждое свое блюдо.
Обычно плохо евшая, Олечка уплетала за обе щеки удивительные и непривычные кушанья. Особенно ей понравился тонкий, душистый лаваш. Леон научил гостью, и она, завернув в него брынзу и зелень, с аппетитом съела «дудочку».
– Куда мог подеваться Рубен? – с тревогой спросил у детей Григорий Христофорович. – Никто не знает?
Но никто не знал, и только Степан опустил голову, стараясь избежать требовательного взгляда отца.
– Ты что-то знаешь?
Степан взглянул на отца, и проговорил:
– Он взял маузер и с ребятами пошел. Говорили, что к нам в Нахичевань должен прискакать отряд казаков. Решили не пускать их в город.

– Откуда эти сведения? – строго спросил Григорий Христофорович.
– Дядя Карапет Малхасян был сегодня в Ростове… Он говорил…
Григорий Христофорович отставил тарелку, извинился, надел пальто, и спешно куда-то ушел.
Вернулся он с Рубеном поздно, часов в десять. Дети уже спали, и только Софья Андреевна на кухне тихо беседовала с Марией Абрамовной, поджидая мужчин.
– Почему так долго? – набросилась она на мужа. – Что там случилось? И ты, – повернулась она к сыну, – думаешь – поступил в университет, так уже взрослый? Не обедал, где-то бродишь…
– Не шуми, мать! – успокоил ее Григорий Христофорович. – И Рубен – молодец. Поступил как и должен был поступать мужчина.
– Так что там произошло?
– Ничего. Все позади. Человек двенадцать казаков хотели и в Нахичевани устроить погром. Так несколько наших ребят собралось. Взяли ружья и… встретили их. Как надо встретили…

– Боже мой! Была стрельба? Кого-нибудь ранили? Убили? Что ты молчишь?!
– Да ничего не было. Они увидели, что нас не меньше чем их, да к тому же и мы вооружены. Поговорили… Я им сказал, что Нахичевань была дана Екатериной для того, чтобы мы – армяне – способствовали благоденствию края, а не разграблению его. Гостям мы всем рады. А вот гадить у себя дома никому не позволим. Словом, поговорили… Думаю, больше сюда не сунутся…
Все это Мария Абрамовна выслушала с замиранием сердца.
– А вы чего так побледнели, голубушка? Все обошлось… Давайте лучше пить чай! – сказал Григорий Христофорович, обняв за плечи гостью и усаживая к столу.
На следующее утро Мария Абрамовна проснулась рано. Тихо, чтобы никого не будить, оделась и села у письменного стола. Не могла спать: волновалась за мужа. Как он там? Как узнать? Что делать? Потом подумала, что попросит Рубена после университета зайти к ним домой, узнать, как там.
Потом встала Софья Андреевна. Она долго умывалась, возилась на кухне.
«Какая же дружная семья!» – подумала Мария Абрамовна.
После завтрака она подошла к юноше и попросила:
– Если можно, после занятий зайдите к нам, узнайте, все ли в порядке. Это недалеко от больницы. Адрес я написала… Пожалуйста! Я очень волнуюсь.
Юноша взял листок, и успокоил старушку:

– Занятия у меня заканчиваются в четыре. Потом обязательно зайду, передам от вас привет… Вы не волнуйтесь. Все будет хорошо…
Вернувшись вечером домой, Рубен сказал Марии Абрамовне, что в их квартире никого не застал. Он стучал, но никто ему так и не открыл дверь.
Мария Абрамовна еще больше заволновалась.
– Что-то случилось… Я чувствую. Муж обычно никуда не выходит… Разве к Дмитрию Федоровичу пошел? Или в больнице ночевать остался?
Сама мало веря в свои предположения, она совсем потеряла покой.
– Мария Абрамовна, расскажите, как вы готовите мясо с черносливом? Как-то мне приходилось быть в гостях в еврейском доме. Там нас угощали очень вкусно!
Софья Андреевна увела гостью на кухню, пытаясь отвлечь ее от тревожных мыслей.
После обеда Рубен некоторое время играл с детьми. Он взял красную мамину шаль, большую черную шляпу и… превратился в волшебника, показывал фокусы, рассказывал веселые истории, вырезал из бумаги разные безделушки…
Олечке добрый волшебник подарил небольшое красное сердечко.

– А это тебе, моя королева! – сказал он, протягивая камешек из красного кирпича. – Мое сердце! Ты послушай, как оно бьется! Я тебе его дарю, и пока ты будешь его хранить, с тобой ничего плохого не случится…
Олечка взяла из его рук камешек и, как бесценный подарок, прижала к себе крепко-крепко. В тот вечер и она отдала свое сердечко этому благородному юноше!
На следующий день Рубен повторил попытку достучаться в квартиру Левиных. На шум открыла дверь хозяйка соседней квартиры.
– Чего стучишь? – спросила полная женщина в халате и тапочках.
– Мне Левины нужны. Не знаете, где они? – ответил Рубен.
– Не знаю… Молодые вроде бы как уехали. И старушка с внучкой уехала третьего дня. А дед ходил здесь. Только я его вот уже два дня как не вижу… Может, дежурит в больнице? – предположила соседка.
На шум открылась еще одна дверь, и белокурая женщина уточнила:

– В той же вечір, коли поїхала Марія Абрамівна, сюди увірвалися погромники. І чого потрібно було відкривати їм? Старе як мале! Але шуму великого чутно не було. Потім вони пішли. Двері замкнені – погромники навряд чи б замикали за собою двері … А може, помер старий?
Высказанное предположение возбудило соседей. Вызвали дворника, который в присутствии городового открыл дверь.
Старик Левин лежал посреди комнаты в луже крови. Голова его было проломлена. Повсюду были разбросаны вещи, книги…
Рубен ехал домой и всю дорогу думал, как рассказать о случившемся Марии Абрамовне. Решил посоветоваться с отцом. Он должен что-нибудь придумать.
Поехал к нему на службу.
Григорий Христофорович долго молчал. Скорбная новость поразила его бессмысленной звериной жестокостью. Как помочь Марии Абрамовне перенести свалившееся горе? Нужно вызвать из Петербурга ее сына, организовать похороны… Телеграф? Для начала необходимо узнать адрес…

Мария Абрамовна тихо плакала. Она была растеряна, не знала, что делать, как вызвать детей, как похоронить мужа. Рядом с нею плакала Олечка. Ей никто не говорил, почему бабушка плачет, но та плакала, и горько плакала Олечка. Софья Андреевна увела девочку в детскую, наказав всем быть с малышкой как можно ласковее.
На следующее утро Мария Абрамовна стала собираться домой.
– Вы, голубушка, не берите с собой внучку. Не стоит ей этого видеть… Пусть побудет у нас, потом приедете и заберете девочку.
– Да не останется она, я думаю, – с сожалением сказала Мария Абрамовна.
– Рубен с нею договорится, – успокоил Григорий Христофорович. – Он, вроде бы, нашел к ней подход.
Потом, обращаясь к сыну, сказал:
– Ты слышал, сынок. Попробуй уговорить малышку…
Григорий Христофорович телеграфом вызвал Льва Марковича и Евгению Наумовну из Петербурга, Дмитрий Федорович помог с организацией похорон. В последний путь старого врача пришел проводить и Григорий Христофорович. Он волновался за Марию Абрамовну и решил уговорить ее не возвращаться в их дом, до приезда сына пожить у них. Кто-то пришел и из синагоги…
Марка Моисеевича похоронили тихо на новом еврейском кладбище, что раскинулось между переулком Доломановским и улицей Скобелевской.
Когда телега, на которой везли гроб с усопшим, въехала на территорию кладбища, все вдруг почувствовали запах гари. Служитель тихо пояснил:

– Третьего дня хулиганы пьяные разгромили кладбище, надгробья, какие были каменные, – разбили, а деревянные – сожгли.
Всюду валялись разбитые плиты…
Мария Абрамовна едва шла. Ее вели под руки Дмитрий Федорович и Григорий Христофорович.
Раввин прочел молитву, гроб опустили в могилу…
– Вот что, голубушка, – сказал старушке Григорий Христофорович, – вам сейчас домой никак нельзя. Приедут дети, тогда и пойдете к себе. К тому же у нас Олечка уже плакала за бабушкой.
– Конечно, – поддержал его Дмитрий Федорович, – поезжайте, уважаемая Мария Абрамовна.
Старушка уже плохо понимала, что происходит. Ей помогли сесть на конку, и они с Григорием Христофоровичем поехали в Нахичевань.
Через день приехали Лев Маркович с женой. Евгения Наумовна стала приводить в порядок квартиру, а Лев Маркович поехал к Чалхушьянам по адресу, данному ему Дмитрием Федоровичем. Он не сразу заметил мать. В темном углу комнаты сидела сгорбленная старушка и смотрела на него подслеповатыми глазами, и только когда заговорил, она встала и, протянув к нему руки, громко запричитала по-еврейски:
– Вейз мир! Готе ню! Как же это могло произойти?! На кого он меня оставил? Почему не поехал с нами?! Зачем мне жить?! Я не хочу жить!

Лев Маркович подхватил мать, прижал ее к себе, стал что-то говорить, гладить по седой голове, словно ребенка.
Потом в комнату прибежала Оленька. Она с детьми играла в саду. Увидев плачущую бабушку, тоже готова была разреветься, но в последний момент увидела отца. Ничего не понимая, девочка обняла его…
– А где мама? – спросила она, крепче прижимаясь к ноге отца.
– Мама дома нас ждет… – ответил Лев Маркович. Потом, взглянув на вошедшего в комнату Григория Христофоровича, сказал:
– Спасибо вам за все. Не знаю, смогу ли когда-нибудь вернуть долг, но вы должны знать, что если, не дай бог, вам когда-нибудь понадобится врач, я всегда к вашим услугам.
– Да будет вам… Мы поступили как нормальные люди. Григорий Христофорович Чалхушьян, – отрекомендовался он.
– Лев Маркович Левин…
– Присядьте… Сейчас приедет моя конка. Старший сын уехал ненадолго. Он и отвезет вас домой…
Лев Маркович сел на стул.

(Продолжение следует)