Начало в № 5 – 8, 10
А когда живот у Ольги округлился и ей стало тяжело ходить, однажды ночью (это было в конце ноября 1938 года) к ним постучали.
Дверь открыла Ольга. Перед нею стояли двое мужчин со стеклянными глазами.
– Рубен Григорьевич дома?
Ольга почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Кровь отлила от ее лица, и она стала бледной, как бумага.
– Он еще спит. Вчера поздно вернулся из госпиталя, где до сих пор залечивает раны, полученные в Гражданской войне, – слукавила Ольга, думая, что члена партии, заслуженного фронтовика эти люди пожалеют, извинятся за беспокойство и уйдут. Но они не ушли. Равнодушно взглянули на ее выпирающий живот и поторопили:
– Будите! Позже поспит. Мы ненадолго его заберем…
«Ненадолго?! – подумала Ольга. – Может, это и не арест? Рубен – опытный командир. Экономист. И назвали они его по имени и отчеству… Может, срочно нужно с ним посоветоваться?»
Она прошла в спальню и разбудила Рубена.
Он сразу все понял. Быстро оделся, поцеловал Ольгу, тихо бросив:
– Будешь у наших – скажи, чтобы не волновались. И ты береги сына…
Прошел день, прошла неделя, а о Рубене никаких сведений не было. Отчаявшаяся Ольга решила пробиться на прием к своему первому мужу. Она пошла к месту его службы и спросила Конюхова. Часовой с недоверием взглянул на нее, потом позвонил по внутреннему телефону и доложил кому-то:
– Здесь беременная, говорит, что жена товарища Конюхова… Нет, фамилия ее – Левина. Бюро пропусков? Так она же его жена…
Часовой слушал что-то, и лицо его становилось красным. Потом он сказал: «Есть!» – и положил трубку.
– Зачем же, гражданочка, врать-то, что жена комиссару? Шли бы от беды… Неровен час – и вас могут арестовать! Могет быть, вы его убить собираетесь…
Ольга поняла, что ей не пробиться к Ивану. За эти годы он сделал карьеру. Шутка ли – комиссар! Она собралась было уходить, как вдруг двое часовых, стоящих у дверей, распахнули ее, давая пройти полному и почти лысому мужчине с тремя ромбами на фоне голубых петлиц. За ним, неся какой-то пакет, стараясь не отставать, шел его адъютант.
Ольга с трудом узнала в этом важном начальнике того паренька, который был когда-то ее мужем.
– Иван! – громко крикнула она, когда он уже стал подниматься по мраморной лестнице.
Комиссар остановился и посмотрел на Ольгу. Потом, узнав ее, удивленно воскликнул:
– Ольга?! Кто тебя сюда пустил?
Зло взглянув на вытянувшегося перед ним часового, бросил ей:
– Ладно, зайди… Мне, правда, не до тебя, но раз пришла… Только имей в виду, я очень занят…
И, повернувшись, не оглядываясь, пошел вверх по лестнице.
В кабинете Ольга коротко объяснила суть своей просьбы, характеризуя Рубена как заслуженного, преданного партии большевиков человека.
– Кто он тебе, что ты так о нем печешься? Муж?
– Не муж он мне… Мы жили когда-то рядом. Я знаю его с детства. Пожалуйста, если что-то в твоей власти, помоги! Во имя памяти о прошлом, о том хорошем, что было между нами…
Комиссар записал на листке фамилию, имя и отчество Рубена, уточнил, когда его арестовали, и хмуро сказал:
– У нас напрасно никого не арестовывают. Но судьбой твоего Чалхушьяна я поинтересуюсь. А тебе советую, во-первых, больше не лезть не в свое дело, а во-вторых, никогда сюда не приходить… Я не хочу вспоминать прошлое!
Он встал, давая понять, что беседа окончена. Вызвал адъютанта и приказал:
– Проводите гражданку к выходу.
Придя домой, Ольга собрала самые необходимые вещи и поехала на вокзал…
Поезд пришел в Ростов в три часа дня. Дул холодный декабрьский ветер. Серое, тяжелое небо висело над головой. Снег сугробами лежал на обочинах. Голые деревья, раскачиваясь на ветру, потрескивали ветками. Люди кутались в одежды. По перрону носильщики с большими блестящими бляхами на груди предлагали свои услуги, но ими почти никто не пользовался. Станционное радио ясным женским голосом равнодушно объявляло:
– Граждане пассажиры! Поезд номер сто тридцать четыре «Ростов – Одесса» через пять минут отправляется с третьего пути. Провожающих просим покинуть вагоны…
И почти без остановки:
– Граждане пассажиры! Ко второму пути прибывает скорый поезд «Москва – Адлер». Будьте внимательны и осторожны…
Ольга вышла на привокзальную площадь, села в трамвай, идущий в центр города. У нее почти не было вещей: небольшой чемодан и сумка.
В вагоне было мало народа, и Ольга сидела на широком деревянном сиденье, закутавшись в пуховой платок, смотрела в окно. Трамвай дребезжал и грохотал, скрипел и звенел. Мимо проплывали дома и скверики, памятники и деревья. На остановках выходили и заходили люди, а Ольга сидела у замерзшего окна и смотрела в проделанную варежкой дырочку. «Как изменился город! – думала она. – Большие дома, трамваи, троллейбусы!..»
Проезжая площадь, отделяющую Ростов от Нахичевани, равнодушно отметила: «Какое странное здание драматического театра! Все здесь теперь другое…»
Сошла, когда кондуктор объявил, что трамвай идет в район Сельмаша, и медленно поплелась по привычной с детства дороге к дому Чалхушьянов.
На площади Карла Маркса задержалась, рассматривая бетонный памятник. Его правая рука заложена за борт сюртука, а левой он опирался на стопку книг… «Мудрец, перевернувший мир!» – подумала Ольга.
Рядом – театр, куда они девчонками часто ходили…
Немного передохнув, медленно пошла к девятнадцатой линии. Шла медленно, стараясь не поскользнуться, не упасть. К тому же сердце сильно билось от волнения, и она несколько раз останавливалась, чтобы перевести дух.
Здесь, в Нахичевани, было меньше перемен. Те же квадраты кварталов, небольшие домики, улочки, спускающиеся к Дону. Проходя мимо здания гимназии, которую когда-то оканчивала, с сожалением подумала, что жизнь проходит, а счастье ее было таким коротким…
Повернув на девятнадцатую линию, пошла вниз, к Дону. Вот и восьмой номер! Здесь она часто бывала, здесь впервые увидела своего любимого…
Ольга остановилась. Нужно было успокоиться. Как молитву, произнесла шепотом заклинание:
– Все будет хорошо… Я иду к родителям Рубена не одна, а с их внуком…
Наконец, подойдя к дому, несмело постучала. Дверь открыла Варсеник, многолетняя их домработница, которую все давно привыкли считать родственницей. Она плохо говорила по-русски, хотя всю жизнь прожила на Дону.
– Здравствуйте, тетя Варсеник! Дома ли хозяева? – спросила Ольга, понимая, что она принесла им плохую весть.
– Ты – Олья? Заходи в дом, дверь закрой, пожалуйста… холодно… Сейчас позову тебе Сонью…
Через минуту в комнату вошла Софья Андреевна. Увидев Ольгу одну, сразу все поняла. Подошла, молча обняла ее и, ни о чем не спрашивая, села на стул. Лицо ее побледнело, стало словно мраморным. Глаза со страхом смотрели на Ольгу. Потом, после некоторого молчания, тихо спросила:
– Когда это случилось?
– Восемь дней назад… Увели, а он мне сказал, чтобы я ехала сюда… У нас будет ребенок…
Софья Андреевна внимательно посмотрела на Ольгу, отметив выступающий вперед живот, и выражение лица ее стало теплее.
– Ты раздевайся, раздевайся, дочка. Ставь свои вещи. Теперь здесь твой дом! – Потом, помолчав, добавила: – Не знаю, как мужу сказать. У него сердце слабое…
Отвела Ольгу в комнату, говоря:
– Это твоя, дочка, комната! Хачатур в прошлом году уехал в Сочи… Он же у нас на скрипке играет. Там нашел работу… Разлетаются наши мальчики… Да и дочки давно замужем. Одни мы остались, так что ты нам будешь в радость. Иди с дороги умойся, и я тебя покормлю. Григор нескоро придет. Вместе ужинать будем…
– Я не голодна, – сказала Ольга, но Софья Андреевна повторила:
– Теперь, дочка, ты должна думать не только о себе, но и о малыше!
– Хорошо… Но если вы меня дочкой называете, можно, я и вас буду называть мамой?
Софья Андреевна подошла к Ольге и крепко обняла ее.
– Называй… Кто ж я тебе? У тебя других родителей нет…
Вечером пришел с работы Григорий Христофорович. Узнав о случившемся, сел в кресло и, уставившись в пол, о чем-то напряженно думал. Потом тихо сказал, ни к кому не обращаясь:
– Прав был Павел Николаевич Милюков, когда говорил, что они зальют Россию кровью… Из пяти сыновей четверых арестовали! Хорошо, Хачатур уехал. Может, его минет эта участь…
– Не рви душу ни себе, ни мне… Пошли ужинать!
Софья Андреевна помогла мужу встать и пошла в столовую. Она была волевой женщиной и, как могла, поддерживала Григория Христофоровича.
– Варсо! – позвала она домработницу. – Пошли ужинать! Давно пора…
За ужином Ольга подробно рассказала о своей жизни, о встрече с Рубеном…
– Мне уже тридцать семь! – сказала Ольга, словно оправдываясь. – Первые роды. Волнуюсь…
– Не волнуйся, дочка, – сказал Григорий Христофорович. – Завтра я поговорю со знакомым врачом, он посмотрит тебя. Все будет хорошо… Проживем как-нибудь…
– Не могу эти макароны больше есть. Я и так толстая! – сказала Варсеник, отстраняя тарелку.
– Это потому, – заметила Софья Андреевна, – что все едят их вдоль, а ты – поперек!
Варсеник что-то ей ответила по-армянски и встала из-за стола.
В ту ночь Ольга впервые за последние дни спала спокойно.
Григорий Христофорович постарел. С трудом вечером шел из своей нотариальной конторы домой. Вроде бы и не так далеко: она располагалась на Большой Садовой, и путь домой обычно занимал у него не более двадцати пяти минут. Раньше даже радовался:
– Пешочком… вместо зарядки!
Теперь же шел и сорок минут, и час, часто останавливался, чтобы передохнуть, собрать силы… Не работать не мог. Его доходный дом, который он с таким трудом построил, национализировали. Других источников дохода у него не было. От помощи детей отказался. «Что у них брать, когда им самим есть нечего?» – думал он.
Старшая, Сусанна, жила в Москве, писала редко. Искуги замужем за хорошим человеком. Он работает на Ростсельмаше, получает сто двадцать рублей. Но можно ли на такие деньги прожить, если еще и двое мальчишек у них?! Хорошо, хоть квартиру дали… А Изабелла, так та и вовсе живет с родителями мужа…Какая от них помощь?!
Ольгу посмотрел приятель Григория Христофоровича, Сергей Ярославович, акушер-гинеколог родильного дома. Старый врач успокоил ее:
– Беременность двадцать шесть недель, протекает нормально. Все будет хорошо…
Узнав, что Ольга – педиатр, предложил после родов, когда она сможет, поработать в их роддоме:
– Наш детский врач уехал, и мы никак не можем найти человека на его место. Соглашайтесь, голубушка!
– Конечно, доктор… Только сначала нужно родить. Возраст у меня критический!
– Ну что вы, милочка! – воскликнул Сергей Ярославович. – У меня недавно рожала дамочка сорока двух лет! Все будет хорошо! – повторил доктор. – Поклон Григорию Христофоровичу…
К ней в доме Чалхушьянов относились как к дочери, не позволяли поднимать тяжести, требовали, чтобы она больше бывала на воздухе. Никогда в Москве Ольга не ела так вкусно и сытно, как здесь. Самый лучший кусочек – ей!
Зима в том году была морозной. Варсеник то и дело ходила в сарай, приносила в ведре уголь и подбрасывала его в печку. В доме было тепло и уютно…
Длинными зимними вечерами Софья Андреевна сидела в комнате и вязала. Теперь у нее появились новые заботы. Связала Ольге теплые шерстяные носки, варежки. Принялась за кофту. Вязала, почти не глядя на спицы, при этом беседовала с Ольгой, которую знала с детства и теперь считала своей дочерью. Но о сыновьях не говорила. Это была запретная тема. Между тем, что бы ни делала и о чем бы ни говорила, она все время думала о них.
Григорий Христофорович рассказывал Ольге об армянском народе, его истории, традициях.
– Оля-джан, армяне – один из древнейших народов мира. История наша насчитывает около трех тысячелетий, и, как и еврейский народ, армяне не раз переживали периоды расцвета и трагедий. Наш народ тоже рассеян по миру. И у нас есть выдающиеся мыслители и ученые, поэты и скульпторы. Впрочем, – заметил Григорий Христофорович, – в каждом народе есть чем и кем гордиться! Поверь, армяне – трудолюбивый, энергичный, жизнестойкий народ. У нас есть прекрасные ремесленники, и мы тоже любим учиться. Тяжкая доля досталась нам…
– Я знаю… Читала о геноциде армян в Турции, – откликнулась Ольга, присев на стул.
– Ты садись сюда, дочка, – сказала Софья Андреевна, подвигаясь к краю дивана. – Здесь и ноги можешь поднять. Отекают ведь…
– Немножко… Недолго осталось…
А Григорий Христофорович продолжал. Он не мог так быстро переключаться на другие темы.
– Это был первый в истории случай массового геноцида. Он потряс весь цивилизованный мир. А читала ли ты, Оля-джан, наш национальный эпос о Давиде Сасунском, который боролся против арабского ига?
– Нет…
– Я достану тебе перевод на русском языке, почитаешь. Многое поймешь… Армянская культура главным образом развивалась за пределами Армении. Первая печатная книга на нашем языке вышла в свет в Венеции еще в начале шестнадцатого века!
– А когда армяне появились в России? – заинтересованно спросила Ольга.
– В начале девятнадцатого века Восточная Армения вошла в состав Российской империи…
Беседа эта продолжалась бы до глубокой ночи, но в дверь постучали, и Варсеник пошла открывать дверь позднему гостю.
В дом зашел рыжий верзила, живший неподалеку. Он стал громко и возбужденно о чем-то просить Григория Христофоровича. Тот отвечал ему по-армянски, но потом вдруг перешел на русский язык, словно подчеркивая этим, что он – официальное лицо и сделать дома то, что тот просит, не может.
– Сегодня воскресенье, да и печать у меня в сейфе на работе. Позвони мне в понедельник. Я постараюсь не задерживать. Мой телефон 3-34. Адрес: Энгельса, 174.
– В том-то и дело, что в понедельник не могу, а ко вторнику может у этого еврея найтись другой желающий… Эти жиды никогда ничего не уступят!
– Все экономишь?
– А как же?! Копейка рубль бережет. Экономлю!
– Экономь, это твое дело. Приходи во вторник, и если все документы в порядке, я заверю сделку. Только нужен и продавец, имей в виду.
Григорий Христофорович постарался выпроводить бесцеремонного человека, но тот вдруг, посмотрев в открытую дверь комнаты, улыбнулся и произнес:
– У вас, как я вижу, пополнение ожидается? Не доктора Левина ли дочка? Уж очень похожа. Я ведь с ним рядом жил…
– Она самая, – сухо ответил Григорий Христофорович. – Сына нашего, Рубена, жена…
– Вортэхиц? Откуда она взялась? Ваш же Рубен в Москве!
– А она в Ростов рожать приехала… Ладно… Жду во вторник…
Он выпроводил неприятного посетителя, не придав тогда никакого значения разговору.
Прошла зима 1939 года, но все еще выли ветры, шел снег и мороз рисовал узоры на стеклах. Ничто не напоминало, что скоро станет тепло.
Поздним вечером Григорий Христофорович шел домой, как обычно, не торопясь, осторожно делая шаги по скользкому тротуару. Уже у самого дома к нему подошел мужчина в черном пальто и в большой меховой шапке. Он протянул ему вчетверо сложенный листок и прохрипел:
– Это вам…
Не успел Григорий Христофорович опомниться, как человек растаял в темноте.
Он держал листок бумаги, который словно обжигал ему руку. Что это? Кто это? Почему такая таинственность?
У дома на столбе тускло светил фонарь. Он подошел ближе к свету и развернул листок. На нем карандашом печатными буквами было написано: «Ваши сыновья за активную контрреволюционную деятельность и участие в дашнакском движении приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение:
Чалхушьян Серафим – расстрелян в 1937 году,
Чалхушьян Степан – в 1938 году,
Чалхушьян Леон – в 1938 году,
Чалхушьян Рубен – 21 февраля 1939 года».
Земля закачалась под ногами Григория Христофоровича. Кровь отлила от сердца, и он рухнул на сугроб.
Это случилось первого марта, в первый день весны.
Проходивший мимо сосед узнал Григория Христофоровича, подошел к нему, но тот был уже мертв.
Не зная, что делать, сосед подбежал к калитке его дома и заколотил двумя руками.
– Хазайка! Эй, кто дома есть?
На стук вышла Варсеник.
– Слушай, зачем так стучишь? Хозяин еще на работе!
– Не на работе он, – возбужденно крикнул сосед. – Умер Григор! Вай, умер! Вон там лежит…
Варсеник подбежала к столбу… Не зная, что делать, попыталась приподнять тело, потом увидела зажатый в его руке листок, взяла его и автоматически положила в карман.
На крик выбежала Софья Андреевна, другой сосед. Кое-как они занесли Григория Христофоровича в дом.
Софья Андреевна, увидев мертвого мужа, заголосила. Проснулась Ольга и вышла в комнату. Неграмотная Варсеник подала Софье Андреевне записку, которую пять минут назад сжимал в своей руке Григорий Христофорович.
– В руке держал…
Софья Андреевна пробежала глазами записку и рухнула на пол без чувств.
Варсеник побежала в кухню за водой, что-то крича по-армянски. Перепуганная Ольга подняла с пола выпавшую из рук Софьи Андреевны записку, прочла и, застонав, присела… У нее отошли воды. Начались роды.
Присутствовавший при этом сосед не знал, чем помочь несчастным женщинам.
Варсеник, брызгая холодной водой на лицо Софьи Андреевны, крикнула ему:
– Чего стоишь как истукан?! Зови скорее жену, не видишь, что ли, – у Ольи роды начались! Шутера-шутера! Скорее-скорее! Ты что, русского языка не понимаешь?!
Через несколько минут в дом прибежала соседка. Она увела Ольгу в ее комнату и приняла роды. Еще через некоторое время раздался громкий плач новорожденного, возвещая о появлении на этом свете нового человека!
К этому времени дом Чалхушьянов уже наполнился людьми. Соседи помогали, чем могли.
Софья Андреевна пришла в себя. Бледная, совершенно обессиленная, она лежала на полу рядом с мужем. Под ее голову заботливая Варсеник подложила небольшую подушку.
– Аствац огнакан, Айр Сурб! Боже, помоги! Святой отец! Как Оля? – спросила она и, узнав, что та родила мальчика, запричитала.
Варсеник что-то говорила ей по-армянски, утешала, как могла…
А в дом приходили и приходили люди. Сняли пальто с Григория Христофоровича и переложили тело на кровать. Софью Андреевну уложили на диван.
Через полчаса, собрав последние силы, она попросила помочь ей пройти в комнату Ольги.
– Варсо, проводи меня. Хочу внука увидеть…
Варсеник помогла ей встать и, поддерживая под руку, провела в комнату Ольги.
– Это Григорий! Григорий Рубенович! – сказала Ольга, откинувшись на подушку.
Соседка поднесла к Софье Андреевне новорожденного.
Та посмотрела на внука и, положив руку на его лобик, проговорила:
– Пусть так. Только пусть он будет счастливым. А фамилию ему оставь свою. Сейчас вслед за Рубеном могут забрать и тебя…
Потом сказала по-армянски, где лежат приготовленные для малыша пеленки, одеяльце…
На большее у нее сил не было. Она попросила Варсеник отвести ее к мужу.
Всю ночь, окаменевшая, сидела у тела мужа и смотрела на его бледное лицо.
На следующее утро пришел священник из церкви Сурб Карапет, прочел молитву.
Вызванный телеграммой, из Сочи прилетел Хачатур, высокий брюнет с аккуратно подстриженными усиками и голубыми глазами. Пришли дочери с мужьями. Только Сусанна не смогла приехать. Впрочем, вполне вероятно, что она не получила телеграмму…
Провожать в последний путь Григория Христофоровича пришло много народа… Похоронили на кладбище неподалеку от армянской церкви Сурб Карапет. На поминальной трапезе пили за упокой его души. Священник снова прочитал молитву, и люди шепотом вторили ему.
Аркадий Мацанов
Продолжение следует