Хождение по «армянским следам» в Афганистане после знакомства со страной мы начали со столицы и ее окраин. Мы посетили сад, где похоронен падишах Индии и Афганистана, он же основатель империи Великих Моголов Захир-ад-Дин Мухаммад, известный в мировой истории под именем Бабур. К слову, «Бабур» (ْبَبْر babr) в переводе с персидского означает «тигр», что по-армянски «вагр» (վագր). Иногда лингвистика напоминает нам о семейных связях языков…
Также мы побывали в легендарном дворце Амина, который был открыт специально для нас, когда полицейские увидели наши «индульгенции», выданные талибами. Дворец оказался пустым. В нем не осталось ничего от былого величия — ни хрустальных люстр, ни мягкой мебели, ни ковров. Тут я вспомнил «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова: «Сокровище осталось, оно было сохранено… Его можно было потрогать руками, но его нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям». Так и с дворцом Амина — из роскоши сохранилось только то, что нельзя было унести — мраморная лестница, колонны, резные гранитные стены и лифт — первый лифт на территории Афганистана. Им пользовался только один афганец — премьер-министр Демократической Республики Афганистан Хафизулла Амин — пользовался до тех пор, пока спецподразделения КГБ СССР не произвели штурм дворца 27 декабря 1979 года и не устранили премьера, заменив его на лояльного Советскому Союзу Бабрака Кармаля…
АРМЯНСКАЯ ПЕХОТА
Мы с Павлом, облаченные в пуштунские наряды, удачно вписывались и в интерьеры дворца Амина, и в толпу на базаре, куда заглянули перед поездкой в Коче Борана, чтобы купить шафран. В первых рядах рынка расположились продавцы птиц. Меня очень удивило разнообразие пернатых: здесь можно приобрети птичек и для услады слуха, например, канареек, щеглов или зябликов, и для услады зрения — павлинов и райских птиц, и для услады желудка — курочек, цесарок и уток. Весь пернатый товар пользуется спросом — с приходом талибов канареек со щеглами скупают не меньше кур, так как музыка в Исламском Эмирате строго-настрого запрещена. Слушать можно только нашиды (мусульманские песнопения, традиционно исполняемые мужским вокалом соло или в хоре без сопровождения музыкальных инструментов; прим. авт.) или певчих птиц.
Мы прошли вглубь базара, где уже было не протолкнуться. Шум стоял такой, что, проходя совсем рядом, практически впритык, мы с ребятами были вынуждены кричать, чтобы быть услышанными. Ор продавцов и покупателей смешивался со звуками нашидов, доносившихся из радиоприемников, и тарахтением груженных коробами моторикш, пытавшихся протиснутьсясквозь толпу. Специи, чай и все съестное продавалось в самом центре базара, куда еще нужно было пробраться. Одни запахи сменялись другими: после изысканных благоуханий до нас стало доходить отвратительное зловоние от протухающих на полу мясных обрезков, которые обгладывали крысы, а чуть дальше снова пошли ароматы, на этот раз пряные. Это значило, что мы добрались куда нужно. Затарившись всем необходимым, направились в обратном направлении к машине и уехали в Коче Борана.
Дорога в бывший «армянский Кабул» оказалась неасфальтированной и пыльной. Те немногие чахлые деревья, что встречались на пути, напоминали пылесборники. Листья и стволы деревьев были сплошь посыпаны песком из округи, отчего вся «зеленка» скрылась под густым слоем пыли. Здесь же мы увидели нескольких дам в длинных платьях и, что самое удивительное, с открытыми лицами. Доселе нам попадались только женщины в бурках (афганская женская одежда, покрывающая тело и лицо; прим. авт.).
— Разве так можно ходить? — обратился я к Ямо, жестом указав на женщин.
— Пока — да. Репрессий из-за открытого лица в отношении женщин талибы не применяли, но все возможно. Эти женщины образованные. В бурках ходят чаще всего неграмотные женщины, не умеющие ни читать, ни писать. Я бы даже сказал, «забитые». Они и без талибов сами себе талибы…. А вот и Коче Борана, — протянул Ямо, повернув в сторону глинобитных домов. — Здесь точно все женщины будут в бурках. Отсталый райончик. Я даже не уверен, что нам вообще здесь повстречаются женщины.
Когда мы вышли из машины, мне и впрямь показалось, что время в Коче Борана остановилось лет сто назад. Очевидно, что «армянский» махаля (часть города или селения в некоторых мусульманских странах; прим. авт.) давно перестал быть армянским. Узкие улочки, пыль столбом, сбежавшаяся откуда-то детвора, обступившая наше авто и кричавшая что-то на дари… «Значит, район облюбовали таджики», — подумал я. В округе и впрямь не было ни одной машины, и старенький Ford Ямо казался местной ребятне чем-то вроде летающей тарелки, а мы, иностранцы в пуштунках, кем-то вроде марсиан.
— Я бы не рискнул оставлять здесь машину и идти дальше, — сказал Ямо. — Подростки вмиг разберут технику.
Паша предложил себя в качестве охранника. Ростом он был без пяти сантиметров два метра и мог спугнуть ребятню в случае чего. Он остался рядом с нашим «Фордом», а мы с Ямо решили пройтись вперед, туда, откуда доносился стук молотка, ударяющего по наковальне. Добравшись до места, мы увидели нескольких молодых и старых мужчин, сидевших на голой земле и о чем-то говоривших. Рядом с ними в просторной мастерской с распахнутыми настежь воротами усердно стучал кузнец. Увидев незнакомцев, мужчины замолчали, с интересом разглядывая нас. Молот в руке кузнеца так и завис в воздухе. Все внимание было приковано к нам.
— Салям алейкум, — поприветствовал их Ямо.
Мужчины ответили традиционным «алейкум ас-салям». Ямо начал с главного — он представил меня жителям Коче Борана и рассказал о цели моего приезда.
— Армяне? — переспросил самый старший из мужчин, представившись Мустафой. — Так их давно нет в Коче Барана. Наш квартал иногда называют «армянским», но это потому, что здесь жили христиане.
— Мы это знаем, — сказал Ямо. — Нас интересует, что известно вам об армянах Коче Борана? Может быть, что-то сохранилось после них.
— Все сохранилось, кроме самих армян, — улыбнулся мужчина. — Все эти дома, что перед вами, построены армянами. Этим хибарам больше ста лет. Мой дом, например, тоже принадлежал армянину. Когда тот уехал из Кабула, в доме поселился молла, а после моллы дом достался моему деду. Я уже унаследовал его от деда. Только пристройку небольшую сделал, когда женился. А армянин…
Я даже не знаю, как его звали.
Сидевшие рядом мужчины внимательно слушали Мустафу. По их лицам было заметно, что, прожив в Коче Борана всю жизнь, они не задумывались о прежних хозяевах квартала, хоть и слышали, как другие люди называют их махаля нарицательным «армани» («армянский») или «мосихи» («христианский»). Только кузнец вдруг вспомнил, что доставшаяся ему от предков кузня свыше века назад была вовсе не кузней, а винодельней, на что старик ему ответил, ухмыляясь:
— Нашел чем удивить! Все армяне, жившие здесь, делали вино. Тут что ни дом — то винодельня.
Мужчины рассмеялись.
— Да уж! Были времена. Теперь за такое бы…
Мустафа не договорил, но все поняли, чем бы теперь грозило производство и употребление вина.
Мы вернулись к машине. Окруженный ребятней Паша стоял на том же месте, где мы его оставили, и на английском языке вместе с жестами что-то объяснял шпане.
— Вы все еще здесь, разбойники? — крикнул им Ямо на дари. — Отойдите, мы уезжаем.
Оставив позади Коче Борана, мы снова выехали на пыльную трассу, держа курс на юг столицы. Время было хоть и вечернее, но, к нашему удивлению, все обошлось без жутких кабульских пробок. Мы быстро пересекли пересохшую реку Кабул, после чего увидели за поворотом на холмах остатки стен старого города. Когда проехали еще километра три, нашему взору открылась горная цепь Ширдарваза и древняя крепость Бала-Хиссар. Издали она выглядела зрелищно, но при этом было в ней что-то хищное. Не доехав до крепости, мы были остановлены патрулем талибов. Узнав о том, что мы собираемся подняться к крепости Бала-Хиссар, талибы строго-настрого запретили нам ехать дальше. На этот раз не помогло даже письмо от Саида Мухаммада Саида. В то же время, благодаря этой же бумаге, нам позволили подъехать максимально близко к крепости и поснимать ее снаружи. Оказалось, что внутри крепости талибы разместили генштаб, и любые ходатайства, даже ходатайство самого лидера талибов Ахунд-зоды, тут бессильны.
Подъехав к крепостным стенам на то самое максимально близкое расстояние, на которое нам было позволено приблизиться, мы вышли из машины и стали рассматривать стены старой крепости. На них были развешаны флаги Талибана, а сами бородачи, стоявшие с ружьями наперевес, дежурили у крепостных ворот. Очевидно, им уже сообщили о нас, так как они не проявили никакого интереса. Разве что молча наблюдали за нами, когда мы подоставали свои камеры и стали снимать стены крепости.
— Легендарная крепость Бала-Хиссар. Честно говоря, до вашего приезда я и сам не знал, что она как-то связана с армянами и с христианами вообще, — сказал Ямо, любуясь крепостными стенами, словно сам впервые их видит. — Когда готовился к вашему приезду, я много чего проштудировал об армянах Афганистана и на пушту, и на дари, и на английском. И в заметках афганских летописцев позапрошлого столетия я вычитал, что впервые армяне попали в Бала-Хиссар в качестве воинов. Подумать только…
Ямо хихикнул, помолчал немного и продолжил:
— Сегодня в крепости располагается штаб талибов, а триста лет назад в ней же располагалась армянская дивизия пехотинцев, сформированная Надиршахом. Это были храбрые молодые армяне из Персии и Индии и, по всей вероятности, единственная дивизия шаха, состоявшая из христиан. Летописцы говорят, что эти бесстрашные армянские воины принимали участие в битве при Герате в 1729 году. За доблестную службу армянам и был выделен целый квартал со своей церковью внутри этих крепостных стен, о котором писали уже христианские миссионеры XIX столетия.
— Ну вот и добрались до истины, — пошутил я. — А то вино, Армани-зода, пиршества…
Я уже, грешным делом, подумал, что ничем, кроме пьянства, армяне афганцам не запомнились. И как же они жили в крепости без свиного хороваца?
Ямо рассмеялся.
— Не знаю, что такое хоровац, но про свинину источники молчат. Очень жаль! Если бы талибы знали, что в их генеральном штабе бегали свиньи, — пусть даже давно, — то вряд ли бы расположились в нем.
Пока мы забавлялись, талибы наблюдали за нами сверху, не подозревая, что шутим мы о них — грозных бармалеях, для которых наша жизнь ничего не стоит. Однако… Индульгенция есть индульгенция! Суровым дядькам с серьезными лицами ничего не оставалось как терпеть наше присутствие. Но и мы не стали долго испытывать их нервы, учитывая, что не обедали, а время подходило к ужину. Запрыгнув в машину, мы снова направились в город, где нас уже застали пробки. Ужинать нам предстояло в одном из старейших заведений Кабула на Коче-Морга, так называемой «Куриной улице». По дороге в центр я здорово проголодался, а тут еще и юные торговцы жареной картошкой с соусом и вишневой водой стучали нам в окна каждый раз, как мы останавливались у светофоров.
— Что у вас здесь в Афганистане происходит с этими несчастными мальчиками? — обратился к Ямо Паша, кивая на торговцев.
— Почему несчастными? Они продают еду, приготовленную их родителями.
— Я не о них конкретно. Я о бача-бази (букв. «играть с мальчиками» — вид сексуального рабства, вовлекающий мальчиков в исполнение эротических танцев в женском образе перед клиентами, которые могут также «купить» исполнителя для сексуальных утех; прим. авт.). Подобный срам тоже давно подмочил репутацию Афганистана во всем мире.
— Машаллах, все это безобразие уже позади. И тут еще один плюс в пользу талибов. Они кастрируют рабовладельцев, что используют детей для таких мерзостей. Мне всегда было неловко от того, что некоторые люди считают бача-бази частью нашей национальной культуры. Но ведь это не так. Да, бача-бази прижилось и укоренилось в Афганистане, как только он стал частью Арабского халифата Аббасидов (феодальное теократическое государство, существовавшее на территории совр. Афганистана с 1194 по 1258 годы; прим. авт.), но кто теперь помнит арабских муханнатов (женственные мужчины и гермафродиты в покоях средневековых арабских властителей; прим. авт.), что стали прототипами этих бача-бази?
Очевидно, Ямо был неприятен разговор о бача-бази, портящий впечатление о его родном Афганистане. Желая переменить тему, я заговорил об окрестностях, по которым мы проезжали. Ямо молчал и только кивал в знак согласия. Метр за метром мы катили по шоссе и вскоре оказались на Коче-Морга, на которой легковушки сменились пешеходами, рикшами и велосипедистами, спешащими по своим делам, и праздношатающимися зеваками, густо заполняющими узкую Коче-Морга и ее переулки. Сюда было уже не проехать. Мы оставили машину на ближайшем перекрестке и пешком направились к ресторану. Как и Птичий рынок, улица была переполнена бородатыми торговцами, наперебой предлагающими кожаные изделия, ковры, огнестрельные ружья, которые можно купить в Кабуле повсюду, вышитые шали, изделия из серебра и золота. Но все это добро было ничем в сравнении с моим нарастающим аппетитом от одних только запахов, исходящих из многочисленных ресторанов Коче-Морга, в один из которых мы зашли, чтобы набить наши желудки кебабами и шорвой (густой афганский суп из баранины и овощей; прим. авт.). Ужин оказался бесподобным, а жить стало веселее даже рядом с несколькими талибами за соседним дастарханом, что, развалившись почти в обнимку с ружьями под левой рукой, правой жадно хватали и поглощали мясо зажаренного целиком ягненка. «Вот и талибы стали мне сотрапезниками», — подумал я, не догадываясь, что это только начало.
ТАЛИБЫ СТЕРЕГУТ МОЙ СОН
Июльские дни в Афганистане совпали с мусульманским месяцем Мухаррам, важными для правоверных днями — для суннитов это праздник Ашура или день ниспослания Аллахом великой благодати десяти пророкам ислама, а для шиитов —день траура по убитому имаму Хусейну, который отмечается скорбью и публичными собраниями. Иначе говоря, сунниты радуются, а шииты скорбят. Именно в эти дни наша троица отправилась в вотчину хазарейцев-шиитов провинцию Бамиан — к горам Гиндукуш, где со II века новой эры и до 2001 года красовались гигантские статуи Будды, пока талибы не разрушили их. Когда мы добрались до города, который называется так же, как и сама провинция, хазарейцы уже вовсю памятовали имама Хусейна. Всюду были развешаны черные и зеленые флаги с красной вязью, символизирующей кровь имама. Арабской вязью было написано основное причитание шиитов в день Ашура «Шахсей-Вахсей», что в переводе с иранских языков «Царь Хусейн, ах, Хусейн». По всему Бамиану звучали молитвы и нашиды, посвященные почившему имаму Хусейну. При этом самоистязания, распространенные среди шиитов Азербайджана, Ирана или Ирака, с недавних пор строго-настрого запрещены. Талибы, являющиеся в основной массе мусульманами-суннитами, разрешили хазарейцам исповедовать ислам шиитского толка, но строго наказывают за самобичевание. С одной стороны, гуманно, но с другой… Зачем истязать себя плетью до крови, если можно ослушаться талибов и предоставить это дело им? Шутки шутками, однако же хазарейцы совсем не ожидали от талибов каких-либо благосклонностей в отношении своего народа. Более того, они готовились к геноциду. Ведь те же талибы, состоявшие преимущественно из пуштунов, в 1998 году массово уничтожали хазарейцев. Так же было и в начале нулевых. После нового прихода Талибана к власти в Афганистане в 2021 году бородачи пообещали обеспечить безопасность хазарейцев и защитить их от боевиков «Исламского Государства»*. Теперь те, кто преследовал хазарейцев, стали их защитниками. К тому же сами хазарейцы могут вступить в Талибан. И я видел таковых своими глазами, ибо хазарейцев, имеющих монголоидный типаж, не спутать ни с какими другими народностями Афганистана. Что касается статуй Будды, то их обломки пронумерованы и хранятся в одной из пещер рядом с местом преступления. Иначе этот факт вандализма я назвать не могу. В последние десятилетия правительства Афганистана начали работу над восстановлением статуй. Они привлекли для этих целей европейских специалистов, международные фонды, но с узурпацией власти Талибаном работы остановились. Между талибами пока идут споры: с одной стороны, восстановленные статуи Будды привлекут туристов и капитал, но с другой стороны, это станет серьезным противоречием догматам Талибана.
После Бамиана мы отправились в горы, в самое сердце Гиндукуша, где собирались остаться до утра, а уже оттуда двинуться к озерам Банди-Амир. Чем выше наше авто несло нас в горы, тем чаще мы встречали патрули талибов. Раз за разом они останавливали нас, желали счастливого пути, и так от одного поста до другого. Такие слова как «иджазе» («разрешение»), «хориджон» («иностранцы»), «мушкиль» («сложно») и «саломатбошед» («будьте здоровы») врезались в голову так, что без них я уже не представлял себе афганские дороги. Останавливают, спрашивают разрешение на передвижение иностранцев (нас) по стране, инструктируют, рассказывая, где и какие могут быть сложности и препятствия на дорогах, и с пожеланиями здоровья отпускают дальше. Наконец, к закату мы добрались до небольшого двухэтажного отеля, поужинали и разбрелись по комнатам. Мне досталась угловая, с двумя окнами, выходящими на север и восток. Комнаты не отапливались, и было жутко холодно. Не спасало даже теплое одеяло. Горы —они и летом горы, тем более Гиндукуш, что переводится как «убийца индусов». Неспроста эта горная система так называется. Видимо, много представителей жаркой Индии замерзло на ее склонах. Чтобы не разделить участь несчастных индусов, я с головой укутался в одеяло и ушел в «объятия Морфея». Правда объятия были недолгими. Из-за перепадов температуры я проснулся по нужде и перед тем, как снова завернуться в одеяло, решил зачем-то приоткрыть ставни на окне и выглянуть в непроглядную тьму. Я мог только догадываться, что передо мной один из склонов горы, и кроме частного отеля, в котором остановились я, мои приятели и, возможно, еще несколько постояльцев, вокруг больше нет никого и ничего. Разве что всякая горная дичь. Я начал было снова прикрывать ставни, как услышал внизу под моим окном шорохи. «Неужели дичь?», – подумал я, медленно, словно черепаха из-под панциря, высовывая голову из окна, чтобы посмотреть, что происходит внизу. И… О, Боги! Это были талибы*. Они расположились на топчанах под моим окном и шепотом о чем-то говорили, не выпуская из рук ружья даже в полулежачем положении. Утром я узнал, что талибы охраняют некоторые объекты в горах, в том числе наш отель, от недругов из «Исламского Государства». На этот раз талибы мне уже не казались страшными бармалеями, и мне даже стало смешно, ведь кому скажешь — не поверят. Я бы и сам не поверил, если бы мне еще несколько месяцев назад кто-нибудь сказал, что мой ночной сон в горах Гиндукуша будут стеречь талибы, охраняя меня от «игиловцев». Чем не романтика?!
Однако настоящая экзотика ожидала меня после завтрака, когда мы добрались до Банди-Амир — шести бирюзовых озер, расположенных в горах на высоте около 3000 метров над уровнем моря и разделенных скалами из известкового туфа. Каждое из озер насыщено диоксидом углерода, что придает водам ярко-синий цвет. Самое большое из них — Банди-Зульфагор. И тут я не могу не признаться, что это единственное на моей памяти озеро, из которого я пил воду. Огромный плюс всему этому невероятно красивому зрелищу добавляет еще и то, что места эти дикие, не облюбованные туристами, а значит, и не загаженные, как это обычно бывает. К сожалению, таких мест, как Банди-Амир, на планете осталось считанное количество. Понимают это, по всей вероятности, и талибы, так как их патрули тщательно следят за озерами, дабы в этих местах не рыбачили, не охотились, не разводили костры и не оставляли мусор. Здесь повсюду встречаются столбы с надписями на дари и пушту, призывающими беречь окружающую среду, соблюдать чистоту и т.д. Не удивительно, что столь девственная природа не оставила равнодушными даже талибов.
АФГАНСКИЙ ХАЧКАР
Очередной точкой на карте Афганистана, которую мы выбрали для поездки, был город Мазари-Шариф в провинции Балх, где находится уникальный храмовый комплекс Голубая мечеть, вокруг которой столетиями кружат голуби, ни разу не замеченные за испражнением на минаретах и куполах. Подтверждаю: голубей видел, кормил, но продукты их жизнедеятельности замечены не были. Объяснить этот феномен я не могу, но спят и гадят они исключительно в парках, что неподалеку от комплекса. Эти удивительные пернатые вместе с Голубой мечетью изображены даже на афганских купюрах.
И все же в Мазари-Шариф мы отправились спонтанно. Основной наш маршрут проходил через легендарный Саланг, к которому было приковано наше внимание даже более, чем к Мазари-Шарифу. С утра Ямо остановил свою машину у дома, мы взяли такси и отправились на север страны, поднимаясь все выше к Салангу. Чего только не встречали мы по пути: Афганистан не переставал удивлять своими горными пейзажами, демонстрируя озера с водопадами, школьников, идущих через перевалы пять-шесть километров, чтобы добраться до школы, осликов, груженных кувшинами с родниковой водой, крестьян, поливающих грядки…Тут же, среди всей этой деревенской идиллии, встречались обгоревшие машины, от которых остался один каркас, а сами водители стали жертвами подрывов в разные периоды истории Афганистана. Как только за окном появлялись подобные мрачные картины, водитель старался отвлечь нас веселыми историями. Особенно анекдотами о хитреце Молле Насреддине:
— Дочь Моллы Насреддина явилась к отцу и пожаловалась, что ее избил муж…
От одного только имени «Молла Насреддин» Ямо хихикнул:
— И что потом?
— Он накинулся на дочь, избил ее еще раз, а потом сказал: «Если этот мерзавец колотит мою дочь, то я в отместку побью его жену!».
Мы засмеялись. И впрямь, несмотря на страшные войны, которые прокатились по этой земле, а напоминание о них до сих пор можно встретить на дорогах, афганцы не утратили чувства юмора.
Оставляя позади перевал за перевалом, мы добрались до тоннеля Саланг. И тут я вынужден сделать небольшое отступление, чтобы подойти к основной точке, которая, уверен, удивит читателя не меньше, чем удивила меня, когда я узнал об этом. Как известно, автодорожный тоннель Саланг строился советскими специалистами с 1958 до 1964 года. До середины семидесятых это был самый высокогорный тоннель в мире. Это свыше трех с половиной километров тоннельного пути с выходными галереями. Тоннель был и остается важнейшей жизненной артерией экономики Афганистана, так как является единственным транспортным коридором между севером страны и столицей. Через Саланг из Советского Союза шли продовольствие, горючее, боеприпасы, живая сила и все остальное снабжение. В годы гражданской войны между Северным Альянсом и талибами перевал Саланг стал естественной преградой и в 1997 году был взорван, чтобы не допустить продвижения талибов на север страны. В 2002 году, после объединения страны, тоннель был вновь открыт.
Едва мы въехали в тоннель, как наш водитель строго-настрого приказал закрыть все окна. Длинной вереницей на маленькой скорости друг за другом продвигаются по тоннелю легковые и грузовые машины, автобусы и цистерны с горючим, причем в обоих направлениях. Оттого и максимальная скорость в тоннеле не больше пяти километров в час. И даже несмотря на это пыль стоит столбом. Именно из-за пыли и выхлопных газов не рекомендуется открывать окна. Ориентиром здесь служат задние фары каждой последующей машины, свет которых едва виднеется сквозь густую пыль в кромешной тьме. Освещения внутри тоннеля нет. Не каждый водитель отважится проехать через него. Здесь, кроме мастерства вождения, необходима и удача — ведь на этом участке часто случаются заторы, аварии и трагедии. И если сегодня афганцы уже знают Саланг и могут заранее обезопасить себя от несчастных случаев различным снаряжением, то советские войска пострадали здесь дважды. Так, 23 февраля 1980 года в результате дорожно-транспортного происшествия советская колонна остановилась, и шестнадцать военнослужащих задохнулись от выхлопных газов. А через два года из-за взрыва бензовоза в тоннеле погибли 176 человек. Среди них шестьдесят четыре человека были советскими военнослужащими, а остальные — афганцами.
Тут я перейду к главному и замечу, что не только тоннель, но и весь перевал Саланг опасен для проезда, так как некоторые его участки иногда не дотягивают вширь и до трех метров, необходимых для двустороннего движения транспорта. Любой мало-мальски неосторожный поворот или превышение скорости могут повлечь за собой беду. Так произошло, например, в 1985 году. Главными героями тогда оказались наши соотечественники, один из которых стал героем для всех режимов Афганистана — от демократической республики до нынешнего исламского эмирата. Речь идет о советском солдате Сергее Мальцине, призвавшемся в 1984 году из российской глубинки в Горьковской области — нынче Нижегородская область — на срочную военную службу в Демократическую Республику Афганистан. Служил он водителем, выполняя боевые задачи по доставке грузов и живой силы в различные точки страны. Второго ноября 1985 года Мальцин выполнял очередное задание по доставке груза по горной дороге на перевал Саланг. По ходу движения он увидел, что из-за расположенного впереди поворота на большой скорости выехал грузовик, кузов которого был наполнен афганскими крестьянами, среди которых — женщины, старики и дети. Поняв, что создалась угроза столкновения, которое непременно обернулось бы гибелью людей, Мальцин стремительно вывернул руль, врезавшись в скалу. Машина афганцев осталась целой. В результате аварии Мальцин получил тяжелые травмы, от которых скончался. О русском спасителе вскоре узнал весь Афганистан. На месте гибели Сергея позже был установлен памятник с его именем и годами жизни. В девяностых годах пришедшие к власти моджахеды стали взрывать все советское, чтобы ничего не напоминало о шурави (название уроженцев СССР в Афганистане; прим. авт.). Только памятник советскому солдату Мальцину остался цел и невредим. И тут следует упомянуть второго героя этой истории, Рафика Хачатуряна из Еревана. Он не был военным, но в числе советских специалистов прибыл в Афганистан для реконструкции тоннеля Саланг. Вместе с гражданскими работали и солдаты. Так и познакомился Хачатурян с Мальциным. После гибели Сергея его тело отправили для захоронения в деревню Бор Горьковской области, где жили родители погибшего. Хачатурян же решил увековечить имя отважного бойца и земляка из СССР, изготовив ему памятник у въезда в Саланг. Через год Хачатурян отправил фото изготовленного им памятника вместе с письмом родителям Сергея. В своем послании Хачатурян писал: «Он мало жил, но за этот короткий срок успел стать Человеком. На меня глубоко подействовала его геройская смерть. И я, каменотес и скульптор, решил установить памятник Сергею. Нашел подходящий кусок гранита и стал обрабатывать. Делал это после ночных смен, когда было достаточно свободного времени. Памятник решил поставить в трехстах метрах от места аварии, где был родник. По-моему, вода обеспечит вечность этому памятнику».
Конечно же, будучи армянином, Хачатурян изготовил памятник в виде хачкара с ключевой водой. Именно поэтому ему и нужен был родник. Только на хачкаре он изобразил не христианский крест, понимая, что в мусульманской стране он долго бы не простоял, — он высек на памятнике Мальцина аревахач, или солнце-крест, армянский символ христианства, сохранившийся с языческих времен. И прав был Рафик Хачатурян, говоря о том, что памятник будет стоять вечно. Сорок лет прошло с тех пор, а хачатуряновский памятник-хачкар русскому солдату стоит на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, и каждый путник, особенно в летнее время, проезжая мимо, останавливается, склонив голову над монументом, чтобы испить или набрать питьевой воды, бьющей из хачкара. И делают это как гражданские, так и талибы.
К сожалению, проезжая мимо памятника, мы не смогли остановиться, чтобы тоже почтить память солдата. Дороги здесь сложные, и бывают дни, когда через этот участок проезжают вереницы машин. В таких случаях останавливаться небезопасно. Да это и не важно! Главное, что в Афганистане помнят и армянских героев прошлых столетий, и русский героизм новейшей истории, несмотря на все беды, которые пережил и переживает народ этой страны, и не взирая ни на какие предрассудки.
Вадим АРУТЮНОВ,
Афганистан
*террористическая организация, запрещенная в РФ