МОЙ СОСЕД БУРАК
Квартира, которую снимал Бурак, состояла из небольшой кухни, такого же санузла, огромной гостиной и маленькой спальни, где едва вмещалась кровать с тумбочкой. Бурак разместился в гостиной, мне отвел спальню. Впрочем, ее габариты меня вполне устраивали. Другое дело одно обстоятельство, о котором я скажу позже.
Начало в № 7–8 (334–335)
В это утро мы с Бураком вместе позавтракали, чего не удалось больше сделать в последующие дни, так как когда парень возвращался со смены, я уже спал глубоким сном, а когда просыпался я, то Бурак был либо в университете, либо спал после трудовой ночи в ресторане. Если мы и пересекались, то только вечерами, когда у Бурака был выходной. Эти дни он любил проводить за чтением.
— Каких классиков предпочитаете? — однажды спросил я у парня, застав его лежащим на диване с томиком.
Бурак аккуратно положил книгу на грудь, ответил:
— Никаких. Я знаю работы многих классиков, кое-что даже читал. Шекспира, например, Гоголя, Нарекаци. Но все это для удовольствия, не для ума…
— Нарекаци? Григор Нарекаци? — переспросил я.
— Ну да. Его «Книгу скорбных песнопений».
— Ты меня удивил, Бурак. Нет, конечно, наша общая знакомая из Еревана говорила мне, что ты подкован в истории Турции, с уважением относишься к армянам, но что ты знаком с армянской литературой…
Бурак поднялся с дивана и направился к книжному шкафу, приглашая кивком последовать за ним.
— Вот, гляньте на этот шкаф. Он наполнен книгами. Они не хозяйские. Они мои. Ни одной из художественной литературы. Одна часть по моей будущей специальности маркетолога, другая из области публицистики, философии, истории. Много книг по геноциду армян. Тут и работы Гранта Динка.
— Вы точно турок, Бурак?!
Бурак рассмеялся.
— Никакой турок не знает, насколько точны его турецкие гены, но мои родители уверены в своих родителях, что они
турки.
Удивление не сходило с моей физиономии. Бурак заметил это.
— Зря вы думаете, что все турки отрицают геноцид армян. Лично я знаю много турок, не имеющих, как и я, ни капли армянской крови, но знающих о кровавых страницах нашей истории. Этого нельзя отрицать. Достаточно побывать на востоке нашей страны, чтобы увидеть полуразрушенные армянские храмы, коим больше лет, чем моему народу. В Карсе, Эрзуруме, Ыгдыре, Ване, где ни копнешь, чтобы возвести что-то новое, обязательно выкопаешь либо монеты времен армянских царей, либо камни с армянскими буквами. Так что…
Бурак снова подошел к дивану, взял тот самый томик, с которым я застал его, показал мне обложку.
— Это книга Танера Акчама Türk Ulusal Kimliği ve Ermeni Sorunu («Турецкое национальное «Я» и армянский вопрос»; прим. авт). Один из тех турок, кто публично осудил Геноцид армян в нашей стране. И это одна из причин того, что он сейчас в эмиграции.
— Да, я слышал о нем. Но много ли таких в Турции?
— Сейчас больше и больше, так как власти перестали преследовать за убеждения. Кроме того, курды могут назваться курдами, зазаки зазаками, алевиты алевитами. Во многих из них течет армянская кровь, и они это знают. Ежегодно девятнадцатого января в память убитого армянского журналиста Гранта Динка тысячи стамбульцев выходят на улицы города с плакатами Hepimiz Hrantız, hepimiz ermeniyiz («Все мы Гранты, все мы армяне»). Я являюсь одним из инициаторов данного мероприятия, призываю студентов нашего вуза, и они охотно принимают участие.
Бурак не переставал меня удивлять. Разговор за черным турецким чаем в бардаке (bardak — грушевидный по форме национальный турецкий стакан; прим. авт.) затянулся, давая мне понимать, что я «вошел в ту дверь». Бурак знак об армянах Стамбула буквально все. Парень расписал мне всех тех армян и турок в городе, которые могли быть мне полезны. В списке были не только контакты людей, но и объекты, прямо или косвенно касающиеся армян. Под «косвенно» я имею в виду места, принадлежавшие армянам до событий 1915 года, но перешедшие во владения туркам. С одним из таковых я столкнулся уже утром следующего дня.
МЯСНИК ИЗ ДИЯРБЕКИРА
Проснулся я в пять тридцать от призыва муэдзина на молитву. Азан длился недолго, после чего я снова уснул. К восьми утра мой сон снова прервался шумом с улицы. На этот раз это был гвалт ребятни. Они оказались куда громче голосистого муэдзина. Пришлось пробуждаться, приводить себя в порядок, завтракать и отправляться в свое первое похождение по некогда «Великому граду», от величины которого остались только рожки да ножки, как у серенького козлика в одноименной русской народной детской песенке. Бурака уже не было. Судя по немытой посуде, беспорядочно сложенной в раковине, мой сосед проснулся раньше и отправился на пары. Мне же предстояло знакомство со Стамбулом.
Шишли, в котором я остановился, хоть и находился в центре города, не производил впечатление хоть сколько-нибудь замеченного градоначальниками Стамбула на протяжении десятков лет. Узкие кривые улочки, разбитые дороги, старые здания с обваливающейся побелкой наводили тоску. Как ранее сказал Бурак, последний раз здесь, в глубине Шишли, что-то строилось лет пятьдесят назад. Район не самый старый в сравнении с Зейтинбуруну или Фатиха, заставшими константинопольских василевсов, но и не из новых. До XIX века Шишли был сельской местностью, а к концу того же столетия начал застраиваться домами во французском стиле, в которых селились представители среднего класса, в том числе много евреев, болгар, греков и армян. С тех пор в Шишли местами можно встретить синагоги, ашкеназскую и сефардскую, а также греческую и армянскую церкви. Все они наводят тоску не меньше самого района. Прихожан в храмах мало, на стенах немного образов святых, а между ними самый главный образ портрет Ататюрка. Он всюду! Будь это православный, или католический храм, или синагога — портрет Мустафы Кемаля служит оберегом для христианского и иудейского меньшинств. Зато в окраинах Шишли, что ближе к оживленным проспектам и площадям, стали встречаться мне и современные застройки. Это и самый большой в Европе торговый центр Джевахир, и улица Абди Ипекчи с множеством эксклюзивных и дорогих магазинов, предлагающих турецкие и международные дизайнерские бренды. Кстати говоря, Абди Ипекчи, в честь которого названа эта новая улица в районе Шишли, был журналистом и редактором главной газеты Турции Milliyet. Первого февраля 1979 года был убит Мехметом Али Агджой, который позже стал известен своим неудачным покушением на Папу Иоанна Павла II. Здесь же, в Шишли, есть улица, названная именем еще одного убитого журналиста и редактора газеты Agos Гранта Динка. Она появилась после того, как ряд стамбульских активистов и студентов журфака обратился к мэрии города с требованием назвать одну из улиц города в честь убиенного коллеги. Власти уступили студентам, улицей имени Гранта Динка стала та, на которой проживал журналист.
Направляясь в сторону площади Таксим, я то и дело встречал по пути всяко-разные вывески на армянском языке. Это и культурные центры армян, и их религиозные ячейки вплоть до протестантских, даже госпиталь, в котором трудятся армянские врачи. Об этом госпитале мне говорил Бурак. По его словам, врачи в клинике хоть и армяне, однако же их пациенты давно не только армяне. Госпиталь был построен армянскими меценатами в XIX веке, изначально действительно обсуживал армян. После уничтожения стамбульской армянской интеллигенции в 1915 году по доносу врача Мехмета Решида, к которому мы еще вернемся, были повешены и многие врачи-армяне. В живых осталась только треть медицинского персонала. По большей части это были медсестры, нянечки и просто поцелованные Фортуной. Одни из них обслуживали членов семьи кровавого младотурецкого триумвирата и руководство империи, из-за чего снискали милость, другие просто-напросто стали алевитами (субэтническая и религиозная группа; прим. авт). Последние и не турки, и не армяне, и не курды, и в то же время не христиане, и не мусульмане. Алевизм вбирает в себя черты иудаизма, манихейства, ислама и арабского язычества. Мужчины и женщины равноправны, молятся вместе в джемеви (тур. cemevi — дом), а не в мечетях
или церквях, монотеисты, почитают христианских и мусульманских пророков, в том числе шиитского имама Али и двенадцать имамов с ним. Согласитесь, очень удобно для достижения религиозного консенсуса! Тем не менее, кровь взяла свое. Уже при Мустафе Кемале, когда империя стала Республикой и взяла курс на европеизацию турецкой нации, многие алевиты вернулись в лоно армянской церкви, благодаря чему, в том числе, старейшая нация города снова возродилась. К этому времени большинство организаторов Геноцида армян были уничтожены либо самими армянскими мстителями в третьих странах, либо турецким судом. А некоторые палачи сами предопределили свою судьбу, как тот же Мехмед Решид. Черкес по происхождению, врач по образованию долгое время работал в команде армянских медиков, имел ученую степень. Научным руководителем Мехмеда Решида был известный в Стамбуле ученый-хирург Нерсес-бей Талакян. После того, как власть в стране узурпировал младотурецкий триумвират, Мехмед Решид решил покончить с медициной и заняться политикой. Не было сомнения, что он симпатизировал трем пашам (высокий титул военных чинов в Османской империи; прим.
авт) — Энверу, Джемалю и Талаату. В политике, как и в медицине, Мехмед Решид также проявил свой талант, и даже больший. В 1915 году его назначили губернатором провинции Диярбекир. На этом посту бывший доктор радикализировался и в своей же вотчине организовал массовые убийства армян и ассирийцев. Согласно свидетельству венесуэльского наемника Рафаэля де Ногалеса, посетившего регион в июне 1915 года, Решид получил от Талаат-паши телеграмму из всего трех слов: «Жги-уничтожай-убивай» — приказ уничтожать христианское население. Позже Мехмед Решид письменно рапортовал наверх, что лично сжег 800 ассирийских детей, запертых в одном из зданий, а в совокупности до 95 %
всего христианского населения провинции были убиты во время губернаторства Решида в Диярбекире. Получивший прозвище «Мясник из Диярбекира», Решид не пощадил и своего научного руководителя Нерсеса-бея, и бывших коллег из армянского госпиталя Стамбула. На них были составлены доносы, в которых говорилось, что половина врачей госпиталя якобы являются русской агентурой. Конечно же, жандармерия не стала разбираться в правдивости слов «Мясника из Диярбекира». Как результат — 70% армянских врачей госпиталя были повешены. Впрочем, клеветник Решид и себе тоже, образно говоря, приказал недолго жить. После расправы с христианским населением Талаат-паша провел расследование и установил, что Решид присваивал ценности, которые отбирались у христиан и должны были быть переданы в казну. Решида сняли с поста губернатора, а через несколько дней после окончания Первой мировой войны арестовали и отправили в тюрьму, где он пробыл полгода, покуда не бежал в январе 1919 года. Арестанта нашли быстро, но Решид предпочел смерть сдаче жандармам и застрелился. Удивительно, что все организаторы Геноцида армян, греков и ассирийцев закончили жизнь почти одинаково — пулей в голову с разницей два-три года. Одни сами застрелились, другим помогли армянские мстители от Берлина в центре Европы до кишлака в Центральной Азии. Возмездия избежать не удалось никому.
МОГИЛЬНЫЙ ТАКСИМ
Сутками ранее на рассвете Таксим показался мне более примечательным. Людей мало, разглядеть площадь во всей красе было куда проще, чем теперь. Стамбул просыпается рано, поэтому уже в первую половину дня на Таксиме не протолкнуться. Эта площадь является местом массовых гуляний как стамбульцев, так и гостей города. Их привлекают не только габариты пространства, но и двенадцатиметровый монумент в его центре со скульптурными композициями Ататюрка и его соратников, у которых каждый турист считает своим долгом сфотографироваться. Тут же вокруг площади расположен ряд престижных гостиниц, множество магазинов, больших и малых, между которыми бродят торговцы с тележками и всякой снедью в них, зазывая люд честной откушать товар. Это и жареные каштаны с кукурузой, и мороженое, и соки, и чай из самоваров, сухофрукты, молоко, французские багеты и излюбленные местными жителями горячие симиты (турецкие бублики с кунжутом; прим. авт). Турки предпочитают их на завтрак, оттого только утром можно купить на улицах Стамбула ароматные свежеиспеченные симиты. Словом, на Таксиме жизнь кипит. На этой площади едят, гуляют, пляшут, носится беззаботная ребятня, прогуливаются влюбленные, и большинство из них не догадывается, что все это происходит на костях — останках армян, замурованных в слоях асфальта. Ведь до двадцатых годов двадцатого века на месте площади Таксим находилось старейшее в городе армянское кладбище. А там, где монумент отцов-основателей Турецкой Республики, что в центре площади, стояла кладбищенская армянская часовня Сурб Акоб (Святого Иакова), заложенная в XVI веке во времена султана Сулеймана I.
В первой половине двадцатого века снесли семьдесят процентов некрополя, чуть позже остальные могилы. Кладбище было настолько большим, что во время реконструкции площади уже в 2013 году рабочие продолжали извлекать из земли надгробные плиты с эпитафиями на армянском языке. Всего их было шестнадцать. Также были извлечены остатки стен зданий девятнадцатого века. Как писал Грант Динк, итальянец (архитектор Пьетро Каноника; прим. авт), разработавший проект Таксима, будучи человеком суеверным, изначально был против «площади на костях», предлагал много других вариантов. Но муниципалитет оставался непреклонен. Кладбище нужно было сносить, а на его месте что-то ставить. Жилой квартал на таком месте вряд ли кого из жильцов обрадовал бы, а площадь… В самый раз! Так и родился Таксим.
Словно реки, стремящиеся к морю, здесь, в Таксиме, сходится множество больших и малых улиц, среди которых старейшая Istiklal. Улица интересна тем, что по ней ездят с 1871 года знаменитые стамбульские трамваи. На один из них я запрыгнул и добрался до редакции армянской газеты Agos. Их здание находилось за высоким забором, а он оснащен по периметру колючей проволокой. Вот уж не знаю, все ли СМИ Турции охраняются настолько основательно или только армянские, но прежде чем пустить меня внутрь, охраннику с пистолетом нужно было связаться с редакцией, чтобы сообщить обо мне, потом тщательно проверить меня на наличие оружия и только затем сопроводить в редакцию. Там меня охранник усадил в какой-то оранжерее и велел дожидаться временно исполняющего обязанности главреда Пакрата Эстукяна, указав пальцем на толстого дядьку с бородой и усами, который сидел за стеклянной стеной и жадно поглощал суп. Мужчина заметно торопился. Ему уже доложили обо мне, и он видел меня через прозрачную стену так же хорошо, как и я, наблюдавший за его отличным аппетитом. Когда супа в тарелке осталось немного, Эстукян положил ложку на стол, выхватил пальцами мясо из супа и отправил его в рот. Следом за мясом поднял тарелку и стал хлебать через край. «Надо же!», — подумал я. — «Есть у меня с этим Эстукяном общее. Только все это я проделываю интимно, в собственных пенатах, а этот на людях, при посторонних, будто деревенщина какая».
Тщательно протерев руки и рот влажным полотенцем, мужчина встал из-за стола и направился в мою сторону.
— Пакрат Эстукян, — протягивая мне руку, произнес он
— Приятно познакомиться, парон Эстукян. Меня зовут Вадим Арутюнов. Ваш коллега из России.
Мужчина сделал удивленную гримасу, отчего его губы вытянулись и округлились в гуще седых усов и бороды.
— Вы великолепно говорите по-турецки.
— Не без этого, парон Эстукян. На нем мы с вами и поговорим, так как не могу похвастать таким же великолепным армянским.
Вскоре главред распорядился принести два крепких чая, и мы начали непринужденную беседу об армянах Стамбула, Турции и вообще о настроениях в армянском обществе этой страны. Как мне показалось, парон Эстукян был более чем политкорректен, старался избегать острых тем, в особенности, связанных с политикой или Геноцидом армян. Главред говорил о родном Стамбуле, турках, Эрдогане исключительно в розовых тонах, но я все же рискнул заметить:
— Зачем же вы тогда находитесь здесь за колючими оградами, если все так хорошо, как вы изволите выражаться?
— Ах, это! — как ни в чем не бывало ответил главред, отводя взгляд куда-то в сторону. — Раньше такого не было. Двери редакции были открыты. Но после убийства нашего шефа Гранта Динка, место которого я нынче занимаю, городские власти решили обезопасить нас. Это только подтверждает, что армянофобии в Турции нет. Разве не так?
— А как же Огюст Салмаст? (турецкий националист, убивший Гранта Динка; прим. авт)
— Ak koyunun kara kuzusu da olur (пер. с тур. «У белой овцы бывают и черные ягнята» — «В семье не без урода»; прим. авт)
Понимая, что разговор может зайти глубже, чем нужно, Эстукян хлопнул двумя руками по своим коленям:
— Ну что, пройдемте? Я вам покажу нашу редакцию, познакомлю с журналистами. Есть у нас и девушка, что приехала поработать в Agos из Еревана. Она и по-русски говорит. К сожалению, сейчас в отпуске.
Я последовал за главредом по покоям редакции. Она оказалась просторной и комфортной для ее трудящихся, на зависть многим редакциям газет, в которых мне самому доводилось работать. Отдельные кабинеты здесь имели не только редакторы и ответственные секретари, но и журналисты. Отделы дизайнеров, корректоров и верстки вовсе находились на другом этаже, где и читальный зал, чтобы, как мне пояснили, не отвлекаться на постоянную суету журналистских отделов, так как работники нуждаются в тишине. В Agos я впервые увидел самого настоящего хедлайнера. Agos оказался куда продвинутее многих изданий, где мне доводилось работать. Скажу моему читателю по секрету: хедлайнер это тот человек, кто придумывает заголовки к материалам журналистов. В ряде зарубежных СМИ хедлайнеры являются штатными сотрудниками, и это упрощает процесс подготовки статьи. Чего не скажешь о российских СМИ. У наших журналистов один бич — придумывание заголовков. Порой на это уходит несколько часов, и как результат — заголовок чаще не интересный, не привлекающий внимание, так как его подбором занимался непрофессионал.
Главред Эстукян то и дело открывал передо мной каждую дверь, за которой сидел сотрудник, представлял его мне. Карин Каракашлы, Ферда Баланджар, Лора Сары, Джансен Мавитуна, Ани Меншироглу… Каждый второй сотрудник носил турецкую фамилию. Для турецких армян это само собой разумеющееся. Ведь они граждане Турции. Мало ли в России армян с фамилиями Арутюнов, Лазарев, Багдыков, а то и вовсе Мясников?!… Каждый из представленных сотрудников, завидев главреда, тут же вставал из-за стола и искренне пытался улыбнуться в ответ. Чем шире они это проделывали, тем лучезарнее выглядел большой портрет Мустафы Кемаля над их рабочими креслами.
— У вас немалый штат сотрудников. Какой тираж газеты? — обратился я к Эстукяну.
— Пять тысяч. Мы выходим на армянском и турецком. В электронном виде можно нас читать и на английском. Мне уж восьмой десяток скоро. Сложно руководить. Вот найду достойного преемника, так передам Agos.
Мне уж хотелось сказать «старый конь борозды не испортит» (арм. Ակօս «Agos» — «Борозда»; прим. авт), но промолчал.
— А это фотограф Гаро Гурджян, — указал главред на мужчину лет тридцати, сидящего в кресле и рассматривающего с лупой альбом.
Молодой человек тут же встал, молча протянул мне руку. За него говорил парон Эстукян. Долго хвалил. И делал это так, что наголо выбритая голова Гаро становилась розовее, а округлые очки сползали все время вниз, отчего он то и дело их приподнимал вверх кончиком указательного пальца.
— Короче говоря, поручаю нашего российского гостя тебе, Гаро, — сказал Эстукян. — Даю тебе два дня выходных.
Судя по растерянному выражению лица Гаро, предложение для него было неожиданным. Впрочем, как и для меня. Неожиданным, но очень своевременным. И если бы мне вновь предстояло поизучать армян Стамбула, то лучшего гида, чем Гаро, я бы вряд ли нашел. И в этом вы, мои читатели, сами убедитесь в следующей главе.
Вадим АРУТЮНОВ
Продолжение в следующем номере