Пожалуй, немного найдется в мире стран, которые были бы сотканы из одних только красот, начиная с природы и творений рук человеческих, кончая самими людьми. Одна из них Португалия. И я был весьма польщен, когда узнал, что немалую лепту в историю этой страны внесли армяне. Причем как в средних веках, так и в новейшее время.
Описывать Португалию было бы правильнее, начиная с ее второго по величине города Порту. Однако свое знакомство с этой страной я начал с ее столицы Лиссабона. Оттого и рассказ мой пойдет от этого города.
Часто, когда говорят о Португалии, упоминают и Испанию. Но эти две страны, расположенные на Пиренейском полуострове, совсем не похожи друг на друга. В Португалии нет умилительного ровного ландшафта и мягкого климата средиземноморских стран. На ее негостеприимных и часто крутых берегах дует сильный ветер, а волны Атлантики с грохотом разбиваются о красноватые скалы и берега из гравия и щебня. Видимо, эти самые шумные волны и будоражили воображение португальских мальчишек, призывая их к дальним странствиям. Ведь Португалию, раскинувшуюся на окраине Европы, неспроста называют «страной мореплавателей». Здесь родились Васко да Гама и Бартоломеу Диаш, Педру Кабрал и Афонсу де Албукерки, Гашпар Корте Реал и Жуан Ваш Кортириал… Я уж не говорю об именитых пиратах, благодаря которым в том числе португальцам достались берега Сеуты, Танжера, Азорских островов и даже далекий индийский Гоа с китайским Аомынем (Макао).
Даже встретивший меня хозяин частного мини-отеля сеньор Рибейру больше походил на старого морского разбойника, чем на владельца отеля. Пусть даже маленького. Я так и не понял сколько лет дону Рибейру, но тянул мужчина на седьмой десяток. Когда он вышел мне навстречу с взъерошенными седыми и очень густыми волосами, небритым лицом и в короткой тельняшке, из-под которой вываливалось пузо, показалось, что передо мной предстал один из персонажей романа Жоржа Блона «Пираты, корсары, флибустьеры». Не хватало только бутылки портвейна в руках у португальца. Позже я узнал, что дон Рибейру непьющий, некурящий и вообще милейший человек. На флоте хоть и служил, но на промысловом. Сардинами снабжал столицу. А сардины, между прочим, наилюбимейшее лакомство португальцев. Конкурировать с сардинами может только треска. Впрочем, не буду забегать вперед. К рыбам я еще вернусь. Что касается дона Рибейру, то самого себя он называет старым моряком, так и не нашедшим на берегу свою фадишту (fadista (порт.) — исполнительница грустных и меланхоличных песен фаду. В старину этот жанр исполняли под гитару португалки, ожидавшие возвращения с моря своих возлюбленных; прим. авт). После выхода дона Рибейру на заслуженный отдых он решил открыть небольшое свое дело — отель, в котором остановился я, в котором живет сам старый моряк, и в который вмещаются еще пара десятков гостей Лиссабона. Комнаты хоть и не просторные, но вполне уютные и, главное, в самом центре города, в двух шагах от метро и в трехстах метрах от набережной. Найти жилье в Лиссабоне в таком месте, да еще и в исторической ее части за символические шестьдесят пять евро в сутки, поверьте, настоящая удача.
ЛИССАБОН КАК ЕСТЬ
Если отождествлять города с людьми, то Лиссабон походит на старенького, седовласого, ухоженного деда, одетого в голубой костюм и лакированные сине-белые штиблеты. Такие ассоциации возникают оттого, что Лиссабон один из старейших городов Европы, а архитектурой, дорогами и тротуарами даст фору десяткам распиаренных городов много младше него. Голубой костюм и сине-белые штиблеты — не что иное, как стены города, украшенные старинной традиционной плиткой азулежу — чаще сине-белые изразцы квадратной формы размером 14 на 14 см. Азулежу здорово украшают город и цветом, и сюжетами: от незамысловатых библейских мотивов и национальных сказаний, географических открытий и морского пейзажа до сложных узоров, для которых требуется огромное мастерство. Если бы не традиционные желтые лиссабонские трамваи и разноцветные домики в извилистых улочках, которые разбавляют город другими красками, то своим небесно-голубым оттенком Лиссабон смог бы соревноваться с марокканским Шефшауэном, прославившим-
ся тем, что подавляющее большинство стен зданий в нем окрашены в различные оттенки синего и голубого. Полагаю, даже в этом случае Лиссабон был бы на два… Нет, на три шага впереди, так как азулежу это не просто синий цвет, а сложное произведение искусства.
Также в Лиссабоне много площадей и, как мне показалось, они заняты каждый день и ежечасно. Во всяком случае. так было все дни, что я находился в Лиссабоне. На одной площади группа перуанцев скандировала в рупор требования об отставке своего правительства, на другой площади венесуэльцы вышли с карикатурными изображениями Мадуро и тоже чего-то требуют от него. Видимо, тоже отставки. А на одной из самых больших площадей Dom Pedro IV так и вовсе разместились две группы митингующих — слева португальские преподаватели, требующие у правительства страны повышения заработной платы, справа украинские беженцы, благодарящие то же правительство за гуманитарную помощь. Глядя на происходящее, можно подумать, что одновременно стая журавлей вылетела со всего мира, а в Лиссабоне клин сошелся. Здесь все чего-то требуют, и только украинцы благодарят.
Вообще португальская столица балует разнообразием, что мне, конечно же, не могло не понравиться. Лиссабон не дает скучать. Видимо, поэтому и привлекает иностранцев со всех континентов. Не случайно сектор туризма занимает 10% дохода этой страны и солидная доля приходиться на Лиссабон. Приезжают насладиться набережной и роскошными парками, королевскими дворцами и Беленской башней, воздвигнутой в XV-XVI веках для защиты порта от нежданных завоевателей. В то же время отсюда в ту же эпоху португальские корабли сами отправлялись к неизведанным берегам, чтобы завоевать их. Отсюда, от Беленской башни, португальские мореплаватели начали совершать важнейшие экспедиции — Васко да Гама открыл морской путь в Индию, Педру Кабрал — побережье Бразилии.
Этот же Беленский порт интересен и тем, что во время Второй мировой войны, когда Париж захватили войска немецкого вермахта, Лиссабон стал главной целью всех беженцев, которые отсюда стремились попасть на корабль в Америку. Помните роман Эриха Марии Ремарка «Ночь в Лиссабоне»? Сюжет этого произведения тоже построен вокруг лиссабонского порта, где скопились немецкие эмигранты. Однако же были и такие европейцы, что остались в Португалии, нашли здесь новое пристанище. Одним из таких, как бы сейчас сказали, релокантов был промышленник и один из богатейших людей Европы первой половины XX века Галуст Гюльбенкян. Он был настолько богат, что и после смерти в 1955 году приносит немалые доходы в португальскую экономику, оставив после себя шесть тысяч предметов, тысяча из которых представлены в музее. Разумеется, как и миллионы других гостей города, бывать в Лиссабоне и проигнорировать музей Гюльбенкяна я не мог, поэтому один из будних дней посвятил наследию давно почившего промышленника. Увиденное меня потрясло. Это было неожиданно.
ГАЛУСТ ГЮЛЬБЕНКЯН, ПРОМЫШЛЕННИК И ЭСТЕТ
Музей Гюльбенкяна был запланирован в моей обязательной португальской программе, но знал я о нем мало. Только то, что этот музей входит в десятку значимых достопримечательностей португальской столицы, что при музее есть Фонд Гюльбенкяна, и что музей приносит приличную сумму дохода в лиссабонскую казну…. Пожалуй, это все! Зато изучил биографию Галуста Гюльбенкяна: родился будущий промышленник и коллекционер в Константинополе в 1869 году. О таких говорят «с золотой ложкой во рту», поскольку семья его была достаточно богатая — отец, Саркис Гюльбенкян, был не просто нефтяным коммерсантом, а чуть ли не единственным экспортером нефти из России в Османскую империю.
Он был владельцем нескольких месторождений в Баку и представителем российской компании нефтепромышленного и торгового общества «А.И. Манташев и К°». Благодаря успешному бизнесу отца перед молодым Гюльбенкяном открывались хорошие перспективы, и это несомненно. В возрасте пятнадцати лет Галуст уехал совершенствовать французский язык в Марсель. Затем, в восемнадцать лет, поступил в лондонский King’s College, где изучал нефтяное дело. Там же юноша и получил диплом инженера-нефтяника, а практические навыки обрел уже в России, в Баку, у Александра Манташева. Впрочем, говорить о том, что Гюльбенкян слыл «папенькиным сыночком», было бы неправильно. Несомненно, отец юноши дал сыну все возмож-ное — отличное образование, связи, но и Галуст не посрамил имя отца. Например, в 22 года, будучи еще молодым специалистом, Галуст Гюльбенкян опубликовал в известном французском журнале Revue des Deux Mondes исследование по истории разработки и эксплуатации нефтяных месторождений на Апшеронском полуострове Баку («La Transcaucasie Et la Péninsule D’Apchéron: Souvenirs de Voyage»). Работа автора заинтересовала министра финансов Османской империи Акопа Казазян-пашу, который поручил молодому инженеру составить исследование о перспективах освоения нефтяных месторождений Месопотамии, с чем Галуст справился на «отлично», а османский министр приступил к нефтедобыче, которая впоследствии породила первую в Османской империи нефтяную компанию Turkish Petroleum Company. Так началась история разработки арабских нефтяных месторождений и история посредничества Галуста Гюльбенкяна в нефтяном бизнесе.
Карьера Гюльбенкяна и доходы от сделок росли с невероятной скоростью. В 1897 году, уже будучи женатым, Галуст перебрался в Лондон, но не с пустыми руками. Он был владельцем 30% акций Турецкого национального банка, что обеспечивало ему 15-процентную долю в «Turkish Petroleum Company». В 1898 году Галуст Гюльбенкян был назначен экономическим советником османских посольств в Париже и Лондоне. Эта должность обеспечила Гюльбенкяну хорошие политические позиции как в Европе, так и на Ближнем и Среднем Востоке, особенно в Османской империи. В 1902 году он стал британским подданным, а еще через пять лет — крупным акционером новообразованной компании Royal Dutch Shell. Политика удержания пяти процентов акций нефтяных компаний, которую разработал Гюльбенкян, принесла ему прозвище «Мистер 5 процентов».
Младотурецкая революция не пошатнула ни его политического, ни экономического положения, подкрепленного подданством Великобритании и связями в Европе. Галуст Гюльбенкян не только остался советником турецких посольств в Лондоне и Париже, но и стал главным финансовым советником турецкого правительства. Позднее он был назначен советником учрежденного в 1910 году Национального банка Турции, созданного для поддержки британских проектов на территории Османской империи. Даже Первая мировая особо не сказалась на бизнесе нефтепромышленника. И дело не столько в геноциде его соотечественников армян в стране, а в ее расколе. Ведь нефтяная компания, которой владел Гюльбенкян, была в Месопотамии, в районе Киркука, а эта область отошла в британскую зону ответственности и была включена в новосозданное Королевство Ирак.
К началу Второй мировой войны Гюльбенкян владел уже акциями различных нефтяных компаний от Ближнего Востока до Европы. Даже в Панаме учредил компанию Participations and Explorations Corporation (Partex). Она жива сегодня и именуется Partex Oil and Gas (Holdings) Corporation. Повороты жизни начались после капитуляции Франции и ее захвата гитлеровскими войсками. В это время Гульбенкян жил в Париже. Оставаться в городе было небезопасно. В 1942 году при посредничестве иранского представителя в Париже Гюльбенкян получил дипломатический иммунитет и по приглашению посла Португалии выехал в Лиссабон. Первоначально намеревался отдохнуть там неделю-другую, но провел в Португалии остаток своей жизни — тринадцать лет. Именно по этой причине все его сокровища остались в Португалии и стали достоянием этой страны…
СОКРОВИЩА ГЮЛЬБЕНКЯНА
Так вот об этом достоянии я часто слышал от бывалых, но видеть не доводилось. За несколько месяцев до моего отъезда в Португалию я связался с Ваге Мхитаряном — финансовым контролером Фонда Гюльбенкяна. Тут надо сказать, что Гюльбенкян оставил после себя не только музей, но и фонд, и даже оркестр с концертным залом, где по выходным можно прийти и послушать симфоническую музыку. Как видите, Гюльбенкян и впрямь был не только богачом, но и ценителем прекрасного, эстетом, если хотите. А памятник? Чего только стоит памятник, олицетворяющий Гюльбенкяна, сидящего «под эгидой» сокола. Он был создан скульптором в шестидесятых годах прошлого века на основе любимой фотографии промышленника, сделанной во время его поездки в Египет в 1928 году. Здесь у памятника я и встретился с Ваге Мхитаряном.
Парон Мхитарян блестяще говорил по-русски. Оказалось, что он учился в Санкт-Петербурге и вообще человек, что называется, родом из СССР. В трудные девяностые собрался было эмигрировать в Соединенные Штаты. Путь в Новый свет пролегал через Португалию. Но получилось так, что решил остаться в Португалии, и я его понимаю. В такую страну трудно не влюбиться. Здесь Мхитарян нашел свое пристанище, женился, а теперь занимается и Фондом Гюльбенкяна. Перед тем как оказаться в музее, Ваге Мхитарян провел для меня небольшую экскурсию по роскошному гюльбенкяновскому парку, рассказал о Фонде.
— Наш Фонд занимается продвижением искусства, науки и образования, — начал Ваге Мхитарян, горделиво кивая головой в сторону здания, в котором расположился Фонд. — Это один из богатейших благотворительных фондов в мире, основанный 18 июля 1956 года в соответствии с последней волей Галуста Саркиса Гюльбенкяна, который завещал свои активы стране в виде фонда…
При последних словах мне вспомнились замечания моих знакомых армян из Армении, которые упрекали Гюльбенкяна в том, что тот все свое добро оставил Португалии, а не Армении. Дескать, поступил не патриотично. Этот же вопрос я задал парону Мхитаряну и услышал вполне справедливый ответ:
Памятник Галусту Гюльбенкяну в одноименном парке
— А как они это себе представляют? Разве в то время Армения была независимой? Она была Советской. Сокровища Гюльбенкяна достались бы Москве, Питеру, кому угодно, но не Еревану. К тому же Советский Союз в первые годы своего существования вообще меньше всего думал о сокровищах, экспонатах буржуазного периода, как тогда любили говорить. Рабоче-крестьянское движение было лишено чувства прекрасного. Запросто раздаривали или продавали ценности, доставшиеся от империи. Пример тому ряд экспонатов гюльбенкяновского музея. В самом начале 1930-х годов Эрмитаж распродавал свою коллекцию картин, некоторые из которых приобрел Галуст Гюльбенкян — «Портрет Елены Фоурмен» Рубенса, «Портрет старика» Рембрандта, «Благовещение» Боутса, скульптура Гудона «Диана» были куплены нашим героем на аукционах Эрмитажа.
— Да уж! — протянул я. — А что насчет Фонда?
— А что Фонд? Он живет своей жизнью. Кроме всего прочего, у Фонда свой институт, оркестр, балет, хор. Также он имеет представительства в Великобритании, Франции, других странах. Один из отделов, в котором работаю я, выполняет уникальную миссию по оказанию помощи Армении и армянским проектам в диаспоре.
Парон Мхитарян о Фонде, а мне страсть как хотелось уже заглянуть в португальскую сокровищницу Гюльбенкяна. Говорили мы долго. Говорили не только о Гюльбенкяне, но и о трагедии Арцаха, о народе армянском, который нынче переживает сложные времена. «Хм…Мы, армяне, имеем величайшие сокровища, оставленные нашими соотечественниками, и при этом не имеем ничего. Все это в Лиссабоне, Венеции, Вене, Флоренции, Стамбуле, Сурабае… Всюду, но не в Ереване или Гюмри. Досадно!», — думал я, ступая по узким тропам гюльбенкяновского парка. Между тем мы подошли к музею. Экспонаты самого первого зала посвящены нумизматике. Здесь огромная коллекция золотых и серебренных монет Древней Греции, Армении, Рима, Фракии, а также средневековой Франции, Британии, Испании, Португалии. Монеты большие и маленькие, очень крупные и крошечные. Да такие, что никогда ранее не доводилось ни видеть, ни слышать о таких мелких монетах — диаметром с чечевицу. Зеленая патина, образовавшаяся со временем, еще больше наталкивает на мысль, что передо мной не монеты Сицилии I века до н.э., а самые что ни есть чечевичные бобы.
— С нумизматики и началось увлечение Галуста Гюльбенкяна коллекционированием, — сказал парон Мхитарян, заметив мой интерес к монетам. — Свою первую монету османского периода Гюльбенкян приобрел на блошином рынке, будучи еще совсем юным, когда жил в Константинополе. Родители ему давали деньги на питание в школе, а Галуст копил их и покупал старые монеты. Ну а когда сам стал взрослым, разбогател, у него были в разных странах свои люди, которые участвовали в аукционах и покупали все, чего бы он ни пожелал.
Поразительно, что у одного из богатейших людей Европы первой половины ХХ века оставалось время на увлечения. Успевал ли он ими насладиться?! Риторический вопрос!
Экспонаты каждого последующего зала роскошнее предыдущего. За монетами послеовали шедевральные персидские ковры эпохи Сефевидов XVI-XVII веков. За ними следующий зал занимает коллекция западноевропейской мебели и предметов декоративно-прикладного искусства XVIII века, средневековые иллюминированные рукописи. Затем начинается другая часть экспозиции — древнеегипетские и месопотамские памятники, античная керамика, в том числе армянская. Далее картины. Их не счесть! Из тех, что заметил я, были полотна Карпаччо, Чима да Конельяно, Ван Дейка, Халса, Мане, Ренуара, Дега, Моне. Между полотнами на специальных помостах скульптуры Родена и делла Робиа. Здесь же и те самые шедевры, что были куплены у Эрмитажа, в том числе коллекция столового серебра последнего российского императора Николая II. Говорят, большевики чуть ли не даром отдали столовые приборы ненавистного монарха. Лишь бы избавиться от всего, что напоминало о Романовых.
Не знаю, сколько мы с пароном Мхитаряном провели времени в музее, больше полутора часов точно, но к моменту созерцания столовых приборов Романовых жутко проголодались. Тем более что зал с этой экспозицией был последним в веренице многочисленных комнат и коридоров. Насладившись пищей духовной, мы вышли из музея Гюльбенкяна, пересекли улицу Маркеса Са да Бандейры и оказались в армянском ресторане Ararate. Сие заведение выполнено в армянском стиле от пола до потолка — узоры, краски, инвентарь, скатерти, картины… За столами много гостей непонятного происхождения. Лично мне в городе частенько попадались португальцы, напоминавшие внешне армян, а уж в армянском ресторане так и вовсе сложно определить quem é quem (порт. «кто есть кто») на этом празднике желудка. Особенно когда они пытаются что-то сказать собеседнику по-португальски, набив рот горячей арисой. В армянском ресторане всюду слышалась только португальская речь. Разве что мы с пароном Мхитаряном разбавляли ее русской. Но и мы, и все остальные угощались только армянскими блюдами. С португальской кухней я познакомился уже позже в Кашкайше, куда приехал перед тем, как отправиться в Порту — второй по величине город Португалии, который армянское присутствие не только обогатило, но и спасло его жителей от сифилиса и чумы.
Вадим АРУТЮНОВ,
Португалия, Лиссабон