Венесуэла — это, прежде всего, миллионный мегаполис Каракас, самый высокий в мире водопад Анхель, Гвианское плоскогорье, река Ориноко и самые закрытые в Латинской Америке армяне. Все мы слышали об армянах Бразилии и Аргентины, Уругвая и Чили… А что слышали об армянах Венесуэлы? Вот и я ничего! Оттого и отправился к ним на землю великого Боливара.
Доселе единственным венесуэльцем, которого я знавал в лицо, был почивший лидер Венесуэлы Уго Чавес. Для одних он герой своего времени уровня Че Гевары, для других фрик, оставивший после себя крылатые фразы в адрес западных коллег. Например, всем известно выступление Чавеса в сентябре 2006 года на трибуне Генеральной Ассамблеи ООН, где эксцентричный борец с американским империализмом заявил, намекая на президента США Джорджа Буша-младшего: «Вчера сюда приходил дьявол. И стол, напротив которого я стою, до сих пор пахнет серой».
В Венесуэле я понял, что не все жители думают как Чавес, а Каракас так и вовсе далек от соцреализма. Он расположен в живописной долине. Здесь хоть и сохранены здания колониального наследия, но и современного не чураются. Даже более чем! Столица загромождена небоскребами из стекла и бетона, из-за чего горожане называют Каракас «Долиной бетона». Кислородными легкими этому служит гигантский «Центральный парк» в сердце города, где произрастает вся флора Южной Америки и разбито искусственное озеро. Очевидно, что когда-то в город были вложены огромные суммы. Это сейчас Венесуэла переживает экономический кризис и санкции, но еще каких-то несколько десятков лет назад страну охватил нефтяной бум. Правда, он недолго длился. Построили только то, что успели построить. Оттого окраины Каракаса так и остались кварталами для нищих. Впрочем, вся история Венесуэлы — сплошные взлеты и падения из-за несметных богатств этой латиноамериканской страны.
ЭЛЬДОРАДО
Увы, но над Венесуэлой чуть ли не со дня ее основания сгущались тучи. Возможно, они и послужили причиной тому, что здесь стали рождаться герои. В 1499 году, через год после Колумба, к берегам современной Венесуэлы пришвартовались парусники Америго Веспуччи — того самого, чьим именем впоследствии был назван целый континент «Америка». Он же, Америго, дал название Венесуэле. Увиденные мореплавателем индейские постройки из кольев напомнили ему о Венеции. Поэтому он и окрестил страну Венесуэлой, что по-итальянски означает «маленькая Венеция». Индейцы встретили «бледнолицых» радушно. Одаривали их предметами быта, украшениями из перьев и древесины. Наивные туземцы не подозревали, что под маской благородных господ скрывалась алчность. Европейцев привлекали не украшения индейцев, а их золотые истуканы, которым поклонялись туземцы. Чтобы заполучить их, европейцы пошли на хитрость — подружились с молодыми и крепкими индейцами, убедили их отправиться с ними в Европу. Погостить, так сказать. А так как путь не близкий, а в море могут настигнуть стихии, уговорили взять с собой, ради их же безопасности, золотые капища. Иначе говоря, «богов в помощь». Уже через несколько месяцев экспедиция Веспуччи высадилась в Кадисе (Испания) с награбленным золотом и двумястами индейцами, которых стали продавать в качестве рабов. В то же время в Европе началась «золотая лихорадка». Зарождались мифы о «позолоченном человеке» (по-испански eldorado), властителе страны, богатой золотом и драгоценными камнями.
Якобы этот властитель так богат, что каждое утро пудрит тело мелким золотым песком, а вечером смывает с себя золото, погружаясь в воды священного озеро. Впрочем, позднейшие этнографы пришли к выводу, что миф об Эльдорадо отчасти основывался на реальных обычаях индейцев чибча (муиска), живших на территории современных Колумбии и Венесуэлы, которые действительно во время обрядов обмазывали своих вождей золотым песком. Так что тут уместнее было бы вспомнить поговорку «Дыма без огня не бывает». Только в случае с Эльдорадо за «дымом» последовало «пламя». При передаче из уст в уста сказания об обрядах чибча достигли Европы. Там они обросли баснословными подробностями, сложившимися в легенды о затерянном в джунглях «городе из золота» и инициировали тем самым экспедиции в Новый свет. В 1538 году за желанным золотом отправились к венесуэльским берегам немецкие парусники. Однако испанцы, успевшие уже к этому времени колонизировать часть Венесуэлы, потопили суда немцев у острова Тринидад и вошли в дельту реки Ориноко, где их атаковали индейцы. Они хорошо ориентировались на местности в отличие от непрошенных гостей. Это и помогло индейцам уничтожить эскадру, вошедшую в Ориноко. Порох и аркебузы оказались бессильны перед ядовитыми стрелами, летящими из густых зарослей. Кстати говоря, и сегодня в джунглях реки Ориноко индейцы охотятся со стрелами с ядовитыми наконечниками. Но ни тогда, ни сегодня индейцы Венесуэлы не обладали золотыми городами. Те европейцы, они же конкистадоры, кого не коснулись ядовитые стрелы аборигенов, стали осваивать новые земли, охотно брали в жены индеанок, благодаря чему рождались метисы — генетически ставшие «своими». Поэтому в связи с развитием плантационного хозяйства с конца XVI и вплоть до начала XIX века европейцы стали ввозить чернокожих рабов из Африки, чтобы избавить от тяжелого труда метисов и индейцев. Но и тут сердца европейцев не устояли — начались смешения черных с белыми, что привело к появлению мулатов. Затем и индейцы стали смешиваться с черными, результатом чего стали уже самбо. Так образовался довольно пестрый по своему антропологическому типу состав населения страны. Внешность большинства венесуэльцев мне сразу бросилась в глаза, так как они отличаются от своих соседей в Суринаме и Колумбии. У большинства венесуэльцев больше европеоидных черт, что делает их похожими на жителей Сицилии или Андалусии, в коих имеется солидный процент примеси мавров и чернокожих. Поэтому неудивительно, что венесуэльцы одна из красивейших наций западного полушария. Это заметно любому иностранцу, оказавшемуся в Венесуэле, это подтверждают и представительницы страны, которые многократно завоевывали титулы «Мисс мира» и «Мисс Вселенной».
СВОИ ЛЮДИ
Кроме прочих в Венесуэле проживает и диаспора армян. Как и испанцы, армяне тоже впервые оказались в этой стране из-за золота. Только из-за «черного золота» и значительно позже испанцев. В 30-х гг. Венесуэла стала третьим в мире производителем и крупнейшим экспортером нефти после США и СССР. Некоторые армянские семьи, спасшиеся от Геноцида 1915 года и оказавшиеся в Бразилии, Аргентине и Уругвае, стали перебираться в Венесуэлу, где в первой половине ХХ века можно было заработать впрок, работая на нефтяных промыслах. Это теперь Венесуэла входит в число самых безнадежных стран-должников Южной Америки, притом, что в ней расположены крупнейшие нефтяные месторождения, но еще каких-то 80 лет назад страна вполне справлялась с экономикой и даже задавала тон соседям. К примеру, в Каракасе я познакомился с Марко Зарикяном, представителем одного из знатных в стране армянских родов, чьи предки прибыли в Венесуэлу из Бразилии за нефтью. С пароном Зарикяном познакомил меня чрезвычайный и полномочный посол Республики Армения в Израиле Арман Акопян. Из-за обособленной внешней политики страны венесуэльские армяне ведут закрытый образ жизни, почти не слышны в «армянском мире». Выйти на кого-либо из них требует немалых усилий. Теория «шести рукопожатий» не сработает. Не уверен, что и шестнадцатое увенчалось бы успехом. Так что господин посол здорово мне помог контактами в Венесуэле, которые у него остались со времен его дипломатической службы в Южной Америке.
Как мы договорились ранее, парон Зарикян ожидал меня в офисе роскошного пятизвездочного отеля Eurobuilding. В сопровождении секьюрити я вошел в роскошный кабинет, обставленный дубовой мебелью и устланный дорогим восточным ковром. Посреди него сидел за своим рабочим столом хозяин кабинета. Увидев меня, Зарикян встал и поспешил ко мне навстречу, протягивая руку.
— Pari or, paron Harutyunov! Hayerengehosik? («Добрый день, господин Арутюнов! Говорите по-армянски?), — обратился ко мне Зарикян на западноармянском.
— Barevdzez! Grete am-boghch haskanum em, bayts arevmtahayeren indz dzhvar e haskanal. («Здравствуйте! Почти все понимаю, но западноармянский мне будет сложно понять»).
Парон Зарикян выдвинул стул от стола, приглашая жестом присесть и перешел на испанский:
— Ok. Entonces vamos a hablar en español («Ну что ж, тогда давайте говорить по-испански»).
Вот уж не знаю, каких годов Марко Зарикян, на вид семьдесят, однако же нельзя не заметить, что в себя он вкладывает не меньше средств, чем в свой фешенебельный отель. Дорогой парфюм, прическа, шерстяной костюм известной марки… Да что там костюм! Маникюр! И весь этот безупречный внешний вид у дедушки девяти внуков, как впоследствии я узнал.
— Парон Акопян звонил мне, рассказал о ваших панармянских странствиях, — начал Зарикян. — Похвально! Никогда прежде не доводилось видеться с настоящими путешественниками, исследователями и армянами в одном лице.
Заметив мое смущение, парон Зарикян продолжил:
— Нет, правда. Со стороны может показаться, что у меня есть все, но это не так. У меня нет вашего рвения, бунтарства, если хотите. Вопреки всему вы просто встали и пошли. Пошли видеть мир, изучать мировое армянство. Это то, чего я всегда хотел, но никогда не мог себе позволить. Я хоть и не располагаю временем, но готов вам помочь компаньоном.
— Компаньоном? — удивился я.
— Именно. Я уже договорился с одним из моих водителей. Он полностью будет в вашем распоряжении. В качестве водителя и гида. Его зовут Хосе. Коренной каракасец.
— Кстати, а вы? Вы родились в Каракасе?
— Конечно! — гордо протянул парон Зарикян. — И я, и мои родители. А вот деды с бабками из Манауса. Это столица бразильского штата Амазонас, что граничит с Венесуэлой. Ну а в Манаусе оказались, сами понимаете, из-за геноцида на родине.
— А откуда ваши корни?
— Со стороны отца мы константинопольские фабриканты. Предки мамы фармацевты из Аданы. У них была большая семья. Около четырех десятков. Выжили только семеро, среди которых мой дед по матери.
После этих слов Зарикян поднялся со стула и стал ходить молча из стороны в сторону, нервно вращая в пальцах карандаш. Сделав несколько рейсов от одной стены к другой, мужчина вдруг резко остановился прямо передо мной и громко сказал:
— Нет, вы только представьте: эти сволочи на корню истребили сразу несколько поколений. А ведь их дети и внуки могли бы стать моими кузенами, тетушками, дядями…. Только от моих чудом спасшихся дедов родилось десятки внуков, один из которых я. У меня внуки….
Парон Зарикян снова замолчал и направился к своему столу. Было заметно, что Геноцид армян для него не просто дата, а личная трагедия. Причем словно случившаяся на днях.
— Так, ладно, что-то меня понесло! — присаживаясь за стол, заметил Зарикян. — Вы сами армянин и не хуже меня осведомлены о трагедии нашего народа. Кстати, откуда ваши корни?
— Из Арцаха.
— Да уж! — протянул мой собеседник. — Значит, и вам досталось, только от других турок — азербайджанских.
— Да, не без этого.
В это время зазвонил ярко-красный стационарный телефон. Зарикян поднял трубку и сказал лишь: «Пусть войдет». Через считанные секунды в кабинет вошел кучерявый пухляк невысокого роста лет пятидесяти.
— Это Хосе. Он будет вашим гидом. Тем более, лучшего гида, чем Хосе, не сыщешь во всем Каракасе, — улыбнулся Зарикян, глядя, как тот засмущался и стал переминаться с ноги на ногу.
Я подошел к Хосе, протянул руку и представил ему самого себя. Хосе слушал меня и постоянно кивал головой, время от времени посматривая на шефа.
— Хоть сейчас готов приступить к своим обязанностям, — выслушав меня, сказал Хосе.
— Эээ, нет! Сегодня мы с сеньором Вадимом ужинаем. А вот завтра, с утра, он будет ждать тебя у своего отеля… Кстати, — обернувшись, обратился уже ко мне Зарикян, — почему вы не остановились в моем отеле?
— У меня карманы не настолько широки, чтобы останавливаться в вашем шикарном отеле.
Судя по мимике, мой ответ вызвал восторг у предпринимателя.
— Но мы бы вам сделали солидную скидку. Все же не каждый раз к нам приезжают армяне из России.
— Нет, знаете, даже при солидной скидке номер в вашем отеле будет значительно дороже моего.
— Даже так!? — удивился Зарикян. — А где вы остановились?
— Отель Chacao Suites
— Chacao Suites, Chacao Suites, — стал повторять Зарикян, пытаясь вспомнить, глядя на Хосе
— Это на Франсиско де Миранда авеню, — подсказал Хосе.
— Ааа, точно! — хлопнул себя легонько ладонью по лбу Зарикян. — Это же недалеко.
Отель сеньора Дердеряна.
— Тоже армянин? — поинтересовался я.
— А в Каракасе половина крупных отелей принадлежат нашим. Сам Альберто Дердерян давно перебрался в Чили. А его дочь известная актриса Марианна Дердерян. Она же, насколько я могу догадываться, и занимается отелем Chacao, так как Альберто я давно не вижу, а Марианна нет-нет, да заглядывает в Каракас.
— Позвольте узнать, откуда такая любовь к отельному бизнесу у армян Венесуэлы?
— Да тут все просто! — не раздумывая, ответил Зарикян. – Мы же оказались в Венесуэле ради нефти. Так? Позже ее национализировали. А чем еще заниматься?
— Ну, например, каким-то ремеслом, наукой… Армяне знают толк в этих делах не меньше, чем в бизнесе.
— Так-то оно так! Однако же наши отцы, перебравшиеся в Венесуэлу, не были ювелирами или врачами. Они были предпринимателями. И свои навыки передали детям. В таких случаях у нас говорят: «De tal palo, tal astilla» («От такой палки такая щепка», пер. с исп.)….
— У нас тоже есть похожая пословица: «Яблоко от яблони недалеко падает», — заметил я.
Видимо, русский вариант пословицы с яблоками Зарикяну понравился. Он громко рассмеялся, чем вызвал смех и Хосе.
— Вот потому вы, русские, понимаете нас, венесуэльцев, лучше, чем американцы. Мы даже думаем одинаково, — сказал Зарикян, не переставая смеяться.
ЧАВЕС В ОКРУЖЕНИИ ФАВЕЛ
Весь предыдущий вечер я провел с Зарикяном. Сначала в его кабинете, затем дислоцировались в ресторан. Но это было уже без Хосе. Он появился утром, как и договаривались. И первое, что он хотел сделать, так это увезти меня к мемориалу Геноцида армян.
— Нет уж! — возразил я. — Успеется. Давай начнем не с армян. Я бы хотел побывать на могиле Уго Чавеса.
Хосе охотно согласился, но с поправкой — не «на могиле», а «в мавзолее».
— В мавзолее? — удивился я. — Не знал, что Чавес не захоронен.
— Да это же просто называется мавзолеем. На самом деле гроб помещен в специальный короб, у которого постоянно дежурят военные. Это помещение мы называем мавзолеем. А на самом деле это Музей революции. В нем много разных помещений, среди которых артефакты наших героев, в том числе личные вещи Чавеса.
— Тогда вперед! — приказал я Хосе. — Заодно познакомимся и с историей Венесуэлы.
По дороге в музей Хосе рассказал мне, что население страны двояко относится к культу личности Чавеса. Одни его до сих пор оплакивают, другие ненавидят. Но у тех и других есть одна общая ненависть к действующему президенту Николасу Мадуро. И если чавесоненавистников понять можно, то я не понимал почитателей покойного. Ведь тот же Чавес породил Мадуро. Ан нет! Приверженцы венесуэльского команданте оправдывают его тем, что Чавес не успел оставить преемника. Мадуро же выскочка, вошедшая в доверие команданте. Многие венесуэльцы в последующем уверяли меня, что Чавес, в отличие от Мадуро, не был диктатором. Чавеса можно было назвать и гением, и весельчаком, но не деспотом. Более того, он любил находиться без охраны в самых бедняцких районах, просто посидеть, поговорить с мужиками. Они и считают Чавеса «своим парнем», парнем из трущоб, или фавел, если угодно.
Мы ехали по Каракасу, и я вдруг подумал: «Венесуэла богата не только залежами, но и героями своего времени, революционерами, бунтарями, увековечившими свои имена на весь мир так, что именно они, — не Колумб с Веспуччи, — а они стали синонимами Латинской Америки. Уго Чавес, Франсиско де Миранда, Симон Боливар, Антонио Хосе Сукре. Все они венесуэльцы! В честь Сукре названа столица Боливии в 1839 году, ну а в честь Симона Боливара сама Боливия».
Чем ближе мы подъезжали к музею, он же мавзолей Чавеса, тем более широкий вид нам открывался на Каракас. Район F4, где покоится венесуэльский команданте, находится на холме. Его-то и окаймляют тысячи фавел с бедняцкими хижинами, но довольно пестрыми, с самыми разными расцветками. Самые талантливые жители фавел расписывают свои жилища портретами Боливара, Чавеса, Кастро, Че Геварры… Словом, вся бедняцкое искусство связано с левым движением. Иногда можно увидеть на стенах и аполитичные художества — птиц, млекопитающих, растения или просто голую женщину. Тут уж все зависит от фантазии мастера.
Итак, припарковавшись, оставшиеся сто метров мы с Хосе прошли пешком. Как оказалось, дальше может проезжать либо служебная техника, либо правительственная. У ворот нас встретили два солдатика в черных ботфортах, цилиндровых шапках и ярко-красном камуфляже. Они подошли к нам почти вплотную, преградив путь к вратам.
— Музей закрыт, — сказал один из военных. — Приходите на будущей неделе.
— Послушай, парень, это гость из России. На будущей неделе он уезжает. Позови кого-нибудь из старших. Разберемся.
Солдат тут же побежал доложить о нас. Второй военный остался стоять между мной и вратами. Я даже пытался с ним заговорить, но боец охранной гвардии неохотно шел на контакт. «Ну и ладно!», — только успел подумать я, как второй боец возвратился с милой девушкой не старше двадцати пяти лет с вьющимися черными и кучерявыми волосами.
— Меня зовут Андреа Ортис. Я сотрудница музея, — представилась девушка.
Мы поздоровались и рассказали, что хотели бы побывать у гроба Чавеса. Пришлось даже соврать. Дескать, гость из России только для этого прилетел в Венесуэлу на пару дней. Андреа выслушала нас, затем вынула из брючного кармана телефон и стала куда-то звонить, все дальше отходя от нас в сторону, чтобы мы не слышали разговор.
Хосе изобразил смешную гримасу и произнес шепотом:
— Видимо, разведке докладывает, — после последнего слова он мигнул и прикусил кончик языка.
Я улыбнулся в ответ:
— Ничего страшного! Намерения мои чисты. К тому же Россия дружественная страна.
Минуты три длился разговор Андреа с собеседником по телефону. После чего девушка вернулась к нам, сказала:
— Все хорошо. Я поговорила с начальством. Они разрешили вам пройти в мавзолей. Я буду вашим гидом.
— Мы будем только рады, — ответил я.
В сопровождении сеньориты солдаты подвели нас ко входу в мавзолей. Здесь как раз проходила церемония смены почетного караула. Она длилась не более пяти минут. Военные четко отчеканивали шаг, поднимая носок чуть ли не на уровень подбородка. Чем ближе они подходили к саркофагу, тем меньше стучали каблуком, каждый раз осторожно опуская ногу, словно боятся разбудить кого-то. Подойдя ближе, двое из караула встали у изголовья покойного, другие двое — у ног. Так и замерли! Вокруг была такая тишина, что я слышал свое дыхание. Сам саркофаг был украшен флагом Венесуэлы. На стене три больших портрета — самого венесуэльского команданте и Симона Боливара. Поскольку никого кроме меня из посетителей не было, гид разрешила мне подойти поближе к гробнице, постоять с минуту. В это время я сожалел лишь о том, что не додумался прихватить с собой цветы.
После минуты молчания у гробницы Андреа предложила пройтись по соседним комнатам. В них были собраны многочисленные фотографии Чавеса, документы о его революционной борьбе. Одна из комнат оформлена под детскую. Здесь уже представлены артефакты из детства команданте — велосипед, школьный портфель, тетради, посуда…
— Жаль, что вы так скоро уезжаете. Я бы вам рекомендовала снова посетить нас и осмотреть Музей революции. Он очень интересный, — все это было сказано Андреа провожающим тоном.
Я понял намек, поблагодарил девушку за биографический экскурс в жизнь и смерть Чавеса и направился к выходу, где меня ждал Хосе.
— Раз уж не попал в Музей революции, давай-ка я тебя на его фоне хоть сфотографирую что ли? — предложил Хосе.
Не дожидаясь на то моего согласия, Хосе достал из нагрудного кармана свой гаджет и щелкнул кнопочкой трясущимися пухлыми руками. Было заметно, что фотографирование не его конек. Хосе посмотрел на дисплей с чувством удовлетворения и протянул мне, чтобы я оценил фото. Однако стоило мне посмотреть на это «творчество», как у меня вырвалось: «Черт возьми!».
— Что случилось? — удивился Хосе, глядя то на меня, то на фото. — Я что-то не так сделал?
— Нет, вы не виноваты, Хосе! Это я дурень! Как же мне стыдно теперь перед Андреа. Она же могла подумать, что я нарочно….
— Что именно?
— А разве вы не замечаете? Посмотрите на меня внимательно.
Хосе стал рассматривать фотографию.
— Да вы не на фотографию. На меня посмотрите. Неужели ничего не замечаете?
— Нет. Не расчесаны что ли?
— Господи! Хосе, посмотрите, что изображено на моей футболке.
— Ну так и что? Флаг Соединенных Штатов Америки. Красивая футболка.
— Но ведь в ней я стоял у саркофага Чавеса, в ней я приехал в Музей революции. Честное слово, у меня не было сторонних мыслей и я никого не хотел обидеть. Андреа могла подумать…
— Не беспокойтесь, сеньор! — улыбнулся Хосе. — До этого момента я не обращал внимания, что изображено на вашей футболке. Уверен, этого не заметила и Андреа. Но даже если бы заметила, то ничего плохого не подумала. И потом… Мы не Северная Корея. Наша страна называется Венесуэла. Здесь расплачиваются долларами, слушают американский джаз, едят в McDonald`s. Так что добро пожаловать в самую демократичную страну левого толка!
АРМЯНЕ ЖЕЛТЫЕ И АРМЯНЕ КРАСНЫЕ
На пути из района F4 в город нам попался президентский дворец, или, как его называют Palacio de Miraflores. Это здание постройки 1897 года до сих пор является официальной резиденцией президента Боливарианской Республики Венесуэла. Почти 14 лет с балкона Мирафлорес выступал Чавес перед тысячами сторонников. Дворец служил ему не только местом работы, но и постоянной резиденцией. Я попросил Хосе остановиться, чтобы сфотографировать это историческое и политически значимое для Венесуэлы сооружение. Едва сделал два кадра, как услышал звуки свистков из полосатой будки. Оттуда ко мне выбежали двое военных, одновременно подавая знак остановить съемку. Это были военные из охранной гвардии президента. Они подошли к нам и потребовали предъявить документы. Паспорт Хосе не вызвал вопросов. Вернули ему быстро. Зато мне пришлось подождать несколько минут. Военный листал мой паспорт, пытаясь найти хоть одно слово по-испански… Тут надо заметить, что в странах Латинской Америки большие проблемы с билингвами. Редко можно найти человека, который бы хоть немного говорил на английском… Убедившись, что кроме некоторых знакомых букв из моего паспорта он никакой информации взять не сможет, военнослужащий протянул мой документ назад и с умным видом произнес:
— Это стратегический объект. Снимать запрещено! Вы из какой страны?
— Из России он. Россия. Это дружеская нам страна, — нервно ответил вместо меня Хосе.
— Хорошо. На первый раз прощаю, но впредь чтобы не снимали подобные объекты.
После этих слов военный со своим помощником так же быстро скрылись в полосатой будке, как и появились.
Всю дорогу Хосе нервно отзывался о Мадуро — нынешнем хозяине Miraflores и президенте страны.
— El Cabron Maduro (игра слов, исп. Maduro — «зрелый», «спелый», el cabron — «ублюдок») антипод своему предшественнику. Не только сторонится людей, но и близко ко Дворцу не подпускает. Окружил себя охраной.
Тут я узнал, что после президентских выборов 2018 года, когда оппозиция их бойкотировала, а на улицах страны прошли марши как противников властей, так и их сторонников, общество по сей день разделено. Разделены и венесуэльские армяне. Часть армян являются сторонниками Николаса Мадуро, другая часть «западника» Хуана Гуайдо. Из-за политических разногласий армяне Венесуэлы посещают родную церковь в разные дни, чтобы не сталкиваться друг с другом. Как здесь шутят, «Sábado para armenios amarillos, domingo para armenios rojos»(пер: «Суббота для желтых армян, воскресенье для красных армян»). Такие расцветки выбраны не случайно. Красный цвет символизирует социалистический путь Мадуро, желтый же цвет стал предвыборным колором Гуайдо и его «правых» сторонников. У армян свое объяснение на такое нелепое разделение: поддерживающие Мадуро являются не столько его сторонниками, сколько Чавеса, так как благодарны ему и всем левым силам за проармянскую позицию. Стоит напомнить, что Венесуэла признала Геноцид армян в 2005 году. Что касается «гуайдистов», то и их понять можно. Они так же справедливо замечают, что «благодарность, конечно, хорошо, но не нужно превращаться в эгоиста». Мол, «кроме исторической родины, есть еще большая родина, Венесуэла, которая должна развиваться, расти»…
Утром следующего дня я решил отправиться в Армянскую церковь Каракаса. Она же единственная в стране для четырех тысяч армян. Перед походом в храм я отправил сообщение Хосе, чтобы тот не приезжал. Не хотел беспокоить человека, злоупотребляя знакомством с его шефом сеньором Зарикяном. К тому же навигатор показывал, что от моего отеля до Армянской церкви всего-навсего пятнадцать минут пешего хода. Но не тут-то было! Навигаторы иногда врут. Церковь-то я нашел. Только она оказалась не армянской, а баптистской. До Армянской же церкви нужно было ехать почти двадцать километров. Она располагалась на другом конце мегаполиса. Что ж, пришлось вызывать Хосе.
Церковь Святого Григория Просветителя расположена в живописном, спальном районе Каракаса. Судя по убранству, и не бедном. За забором в храмовом саду подстригал кусты сухонький старик в фартуке. Вероятно, садовник. Я окликнул его, представился и поинтересовался: «Могу ли я видеть священника?». Старик попросил подождать, а через считанные минуты снова появился в сопровождении интеллигентного молодого человека.
— Хайр Бахридж (арм. «отец Бахридж»), — протягивая руку, представился молодой человек.
Я чуть было не ответил «Ворди Вадим» (арм. «сын Вадим») этому молодому человеку лет на пятнадцать моложе меня. Но иерархия есть иерархия. К тому же неизвестно, что там с чувством юмора у этого молодого человека. Пусть даже в неслужебное время. Я рассказал о себе отцу Бахриджу, чем тоже вызвал у него восторг. Молодой священник с радостью провел мне экскурсию по храму, узнав, что я лично знаком с пароном Марко Зарикяном.
— Его отец, Эстебан Зарикян, один из основателей нашего храма, — заметил священник. — Мы с большим почтением относимся к семьям Зарикян и Газарьян. Если бы не они, то у армян Венесуэлы не было бы своей церкви.
— Ого! Получается, Зарикян скромно умолчал об этом?
— Возможно. Церковь построена ими в 1987 году. В этот же год у нас открылась и воскресная школа при церкви, спортивная площадка и даже библиотека. Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Я последовал за священником. Сначала мы оказались в самом храме, затем вошли в небольшое помещение, заполненное книгами на армянском и испанском языках. Отец Бахридж поставил стремянку, поднялся по ней и с самой верхней полки достал два больших фотоальбома, с которых посыпалась пыль. Священник осторожно спустил их вниз, взглянул на меня и виновато улыбнулся.
— Они много лет не доставались с верхних полок. Вы уж простите!
— А что в них?
— Фотографии наших венесуэльских армян. Здесь наши предки, благодаря которым мы родились в Венесуэле. Многих из них нет в живых….
Отец Бахридж начал листать и комментировать черно-белые снимки.
— Вот фото закладывания фундамента нашей церкви. Тут и Зарикяны, и Газарьяны, и Дердеряны, и Ховасапяны…
А вот открытие церкви. Посмотрите. На открытии был прежний президент нашей страны Хайме Лусинчи… А эти фотографии нашей молодежной организации конца восьмидесятых годов. К сожалению, многие из ребят эмигрировали. Кто в Европу, кто в Америку, Канаду… Эти два близнеца, Арман и Армен, — священник указал пальцем на изображение двух рослых парней в компании симпатичной девушки, — погибли в Арцахе. В девяностых годах они уехали в Армению защищать Арцах. Сначала не стало Армена, а через месяц и Армана. Оба похоронены в Армении.
Священник некоторое время не переворачивал страницу фотоальбома, вглядываясь в лица погибших парней, словно пытался разглядеть в них какие-то детали. Смотрел на них и молчал. Мне даже показалось, что он забыл о моем присутствии. Я уже начал перебирать в мыслях слова, которые бы были уместны в данный момент, но священник опередил меня, не отрываясь от фотоальбома:
— Вот смотрю я на этих ребят и думаю: какие же люди разные! Вроде, одной крови, одного происхождения, но разные. Гляньте на эту девушку, что рядом с Арманом и Арменом стоит. Это их кузина. В прошлом приятная во всех смыслах сеньорита, а теперь проблемная сеньора, ушедшая в политику, разделив армян.
«Cherchez la femme» (французское выражение, которое буквально означает «ищите женщину»; прим.авт), — мелькнуло в моей голове. Почему-то я сразу догадался, к чему клонит святой отец.
— Вы об армянах-гуайдистах?
— Вам уже известно об этом? — удивился священник.
— Да. Меня уже поставили в известность, что армяне Венесуэлы расколоты на левых мадуристов и правых гуайдистов. Радует, что до революции между ними не дошло.
Священник улыбнулся:
— Что правда, то правда! Хоть молодежь у нас далека от политических предрассудков. На них вся надежда. Каждый вечер приезжают, чем-то всегда себя занимают.
Так получилось, весь этот день я провел с отцом Бахриджем. Он оказался приятным собеседником и, как мне показалось, был рад знакомству со мной. Все это время Хосе находился в машине. Позже я узнал, что Хосе ревностный католик. По его словам, догматы Армянской Апостольской церкви он принимает, но не воспринимает всерьез. И Хосе не один такой. В Венесуэле немало армян-католиков, немало приверженцев ААЦ, есть Свидетели Иеговы, баптисты, адвентисты, пятидесятники, атеисты. Но есть у них общая локализация, где они все вместе собираются, независимо от вероисповедания — «венесуэльская крепость ласточки».
АРЫ НАД КРЕПОСТЬЮ ЛАСТОЧЕК
У Латинской Америки своя атмосфера, отличная от любой другой. Ее сложно описать. Она просто другая. Например, есть Африка черная, а есть вполне себе белая. Северная ее часть. В одной части Африки наготу считают нормой, а в другой срамотой. Африканская культура противоречива. Так же с Азией — азиатами называются монголоиды на Дальнем Востоке и европеоиды на Ближнем Востоке. Европа совершенно разная, если сравнить внешность и культуру скандинавов с южными европейцами — греками, албанцами, мальтийцами. В Латинской Америке все иначе. Как бы ни отличались внешне аргентинцы с гватемальцами, перуанцы с бразильцами, в них всех есть общее, напоминающее и европейцев, и азиатов, и африканцев вместе взятых. Такое переплетение мировых культур создало палитру с лейблом America Latina, справедливо влюбляя в себя каждого, кто заглядывает в этот гигантский и загадочный регион, будь это социалистические Куба и Никарагуа или ультраправые Колумбия и Перу. Впрочем, и флора с фауной этой части света ровно такие же пестрые, что тоже не может не влюблять. Причем красоты природы можно встретить не только в глубинках, но и в мегаполисах, в их городских парках, в которых, оказавшись впервые, не сразу понимаешь, что находишься не в лесах Амазонии, а посреди города-миллионника.
Мы с Хосе оставили машину на парковочном кармане проспекта Рио де Ханейро и двинулись пешком вглубь парка, где находится мемориал Жертвам геноцида армян. По пути встречались экзотические растения, разноголосие экзотических птиц. Для Хосе все окружающее было обыденным явлением, с которым он сталкивается каждый день. Ему ни пение птичьих хоров нипочем, ни ползучие гады, ни роскошные бутоны, через которые он ловко переступает, спеша к мемориалу. Я не поспевал за Хосе, потому как мне все вокруг было чертовски интересно. Хотелось все потрогать, понюхать, погладить… Как бы Хосе ни старался скрыть свое раздражение от моего любопытства и медлительности, из-за чего я не поспевал за ним, получалось у него это с трудом. Каждый раз, когда я останавливался, чтобы рассмотреть очередную диковинную птицу, Хосе начинал пыхтеть, и это пыхтение забавно смотрелось в сочетании с его пухлым лицом.
— Что за шум на той стороне? — поинтересовался я, услышав звуки то ли каскада, то ли водопада.
— Это река Гуайре, — спеша вперед и не оборачиваясь, ответил Хосе.
— Я хочу ее увидеть.
Хосе резко остановился. Да так, словно вот-вот ударит меня ногой вполоборота. Я даже успел заметить в его глазах гнев с тем же его фирменным пыхтением. Но, как обычно, Хосе сменил гнев на милость, выдавив из себя улыбку, ответил:
— Конечно, конечно! Я вас подожду.
Я двинулся в сторону реки. Впервые мне удалось увидеть невероятно изумрудную городскую реку с золотистыми песочными берегами, а чуть поодаль и кустарниками с огромными лиловыми и огненно-красными цветами, напоминающими наши георгины, но в два раза крупнее. Позже я узнал, что за Гуайре тщательно следят власти города. Река длиной 45 миль (72 км) берет начало с окраин Каракаса и уходит в Национальный парк Гуатопо, огибая всю столицу с запада на восток. У реки есть и неофициальное название La madre de todas las marchas («Мать всех протестов»). Так ее прозвали студенты и оппозиционеры, которых каждый раз спасает река, укрывая своими водами от слезоточивых газов и водометов армии и полиции. По счастливой случайности Гуайре проходит почти по всем главным площадям и проспектам Каракаса, а также в пятидесяти метрах от Монумента жертвам геноцида армян. Насладившись красотами Гуайре, я повернулся в ту сторону, откуда спустился к реке. Однако только я сделал шаг в сторону тропинки, как услышал справа от себя легкое поскрипывание. Я обернулся и увидел брачные игры двух бритоголовых птиц, внешностью и размерами похожими на самок индюшек. Это были урубу. С этими особями я хорошо знаком, так как они часто встречались мне в Южной и Центральной Америке. Ареал обитания урубу — от американского Техаса до аргентинской Кордовы. В Венесуэле урубу больше известны под названием самуро. Честно говоря, встретить урубу у берегов этой кристально чистой реки было большой неожиданностью. Насколько я знал, урубу бродят по помойкам и сточным водам, едят падаль, тухлятину и объедки, оставленные человеком. Когда я рассказал об этом Хосе, он очень удился. По его словам, венесуэльские самуро обитают вдоль рек и озер, поедая яйца диких уток, самих утят, да и вообще детенышей водоплавающих птиц. Видимо, венесуэльские урубу-самуро особые. Им незачем лакомиться дохлятиной, когда вокруг изобилие свежих яиц.
Чем ближе мы подходили к Мемориалу, тем активнее над нашими головами кружили другие птицы — ары. Эти невероятно крикливые создания летают стаями и, как мне показалось, ни на минуту не замолкают. Причем чем дальше мы шли, тем громче они орали. И так до самого Мемориала. Он точная копия ереванского Цицернакаберда (в пер. с арм. «крепость ласточки»). В три раза меньше оригинала, но в два раза больше марсельской копии. Чтобы внутреннее пространство с Вечным огнем не облюбовали каракаские бомжи, архитектор немного отошел от первоисточника — вокруг склоняющихся колонн разбил небольшое озеро так, что Мемориал стал островом. Переплывать, хоть и небольшое расстояние, бомжи не станут. А вот черепашки с радостью поселились в искусственном водоеме.
— Оригинальное решение, — обратился я к Хосе, глядя на водоем с черепашками вокруг Мемориала.
— Черепашкам так комфортно, да только о людях не подумали, — стараясь перекричать крикливых ар, заметил Хосе. — Мы здесь еле вмещаемся каждые 24 апреля. Приходят тысячи. И все с цветами, венками. Приходят и сразу уходят, чтобы дать возможность подойти ближе к Мемориалу другим. Да и машину негде оставить… Да заткнитесь вы наконец! — крикнул попугаям Хосе охрипшим голосом.
— А чего они так орут? — спросил я, обратив внимание, что попугаи стали кучковаться между колоннами.
Хосе пожал плечами.
— Кажется, я понял. Посмотри, Хосе. У них между колоннами гнезда. Вот они и орут, опасаются, что мы утащим их яйца.
— Глупые существа. Мы же не самуро.
— Да и они не куры, — поддержал я шутку.
Шутки шутками, но водоем, который изначально восхитил меня, впрямь оказался лишним. Некуда было возложить принесенные мной цветы. По совету Хосе положил их у водоема. Так поступают все, кто приходит к Мемориалу. Конечно, это не совсем удобно и не эстетично. Однако же надо отдать должное и создателям венесуэльского «Цицернакаберда», и самой природе — совместными усилиями Мемориал получился живой. Здесь не хочется плакать. Здесь хочется радоваться тому, что народ продолжает жить. И ничего, что разбросан по всему свету. Важно, что он продолжает жить. И даже каменные истуканы, склонившиеся за Вечным огнем, и те ожили — в черепахах, что под ними, в птицах, что над ними, в гнездах, что между ними, откуда снова и снова появляются новые жизни.
Вадим АРУТЮНОВ,
Венесуэла, Каракас